Анна Алматинская - Гнёт. Книга вторая. В битве великой

В это сияющее летнее утро из белой юрты вышел Молдабек. Хотя ему было за сорок, но стан его оставался стройным, небольшая бородка и повисшие вниз усы делали его полное лицо мужественным.

Он был в своём обычном дорожном наряде: тёмно-зелёном суконном халате, жёлтых сапогах и лисьей шапке с зелёным бархатным верхом.

Едва он остановился у порога юрты и оглянулся, как нукер подвёл золотистого красавца карабаира. Молда-бек шагнул к коню, потрепал его по крутой шее и, указывая нагайкой в сторону небольшой серой юрты, спросил:

— Мерген [17] Мерген — охотник. , Громбатыр спит?

— Он ушёл в горы, когда горела яркая Зухра [18] Зухра — Венера, утренняя звезда. , предвещающая рассвет.

— Пошёл с ним кто-либо?

— Как ты приказал. Джигит Нурмат издали следует за ним.

— Я вернусь к закату. Вот там, рядом с юламейкой [19] Юламейка — палатка, особая юрта. мергена, поставить новую юрту. Всё приготовить для гостей. Если путники придут без меня, угостить их хорошенько. Гостей примет мой сын.

В это время из юрты вышел стройный юноша с ясными, как у отца, глазами. Он был высок для своих лет, горячий румянец оживлял смуглые щёки.

— Всё будет выполнено, отец, как ты приказал. Пусть твой путь будет благополучен.

Молдабек, сев в седло, направил коня к торной горной тропинке. Ему не терпелось встретить молодого друга, которого он видел ещё маленьким мальчиком. Хотелось обрадовать, рассказав одну из причудливых сказок жизни.

Лет восемь тому назад, охотясь, Молдабек заехал в глухой распадок. Там стояли три ветхие юрты. Эта был улус известного в степи лекаря Назарбая. Когда пять лохматых волкодавов с лаем кинулись на одинокого всадника, из юрты выбежал человек, свистом отозвал собак, подошёл взять у приезжего коня.

Молдабек внимательно вглядывался в подошедшего.

Человек лет пятидесяти, плечистый, с широкой грудью, двигался легко и по-кошачьи грациозно… Во всём облике его Молдабеку чудилось что-то знакомое. Когда же тот приблизился, то в заросшем поседевшей бородой лице султан узнал давно знакомые черты.

— Громбатыр! Брат и друг кочевий! Ты ли это? Разве мы не похоронили тебя? Разве моя стрела не сразила твоего коварного врага Алшнибая? Велик аллах!

Он обнял подошедшего. На него взглянули давно знакомые дикие глаза, но лицо оставалось невозмутимым. Точно тот, кого он узнал, не слышал или не понимал обращённых к нему слов.

У Молдабека защемило сердце. Он смотрел, как молчаливый человек уводил коня, и думал: "Что такое с ним? Или я ошибся?" К султану подошёл Назарбан с младшим сыном. Приветствуя, низко поклонился, пригласив в большую юрту.

Хозяин рассказал Молдабеку, что много лет тому назад, когда он кочевал в верховьях бурного Таласа, река выкинула этого человека, запутавшегося в ветвях плывущего дерева.

— Он всё понимает, но ничего не говорит, только бормочет: "Яман, яман". Так мы и прозвали его Яманбай.

— Что вы заставляете его делать?

— Помогает в хозяйстве, ходит на охоту.

— Но вы же слышали, что в верховьях Таласа погиб Громбатыр? Вся степь знает об этом.

— О султан! Слухи об этом дошли до нас поздно. Мы не знали, когда он погиб.

Султан не мог понять, искренне ли говорит Назар-бай или лукавит. Он приказал позвать Яманбая, долго всматривался в него, усадив рядом, угощал, напоминал ему прошлые дни, наконец, отвернув рукав рубахи, увидел то, чего искал. На локтевом сгибе была коричневая родинка величиной с муху.

Взволнованный Молдабек обнял невозмутимого Яманбая, прижал его к сердцу.

— Побратим моего дяди, друг… Ты поедешь со мной, будешь жить на покое, мы вылечим тебя…

Яманбай кивнул головой, наморщил лоб, силясь что-то попять и объяснить себе, потом погрузился в полусонное состояние.

Так Громив нашёл друга и покровителя. Окружён-вый заботами, всё время находясь среди внимательных людей, он стал беспокойнее. Когда Молдабек пел, играя на домбре, на него находили минуты просветления, и, казалось, он припоминал прошлое. Дикий и угрюмый раньше, он сам стал теперь искать общества людей.

Заходил то в одну, то в другую юрту, здоровался и сидел, прислушиваясь к разговорам, потом вставал и молча уходил. По-прежнему из обычного равновесия его выводили коми серой масти. Он кидался к такому коню, ласкал, оглаживал и что-то бормотал. Но память всё же не возвращалась, хотя Молдабек часто певал ему степную балладу о гибели Громбатыра. Обычно в такие минуты брови его хмурились, он пытался что-то припомнить, потом с мучительным стоном вскакивал и, захватив ружьё, отправлялся в горы. В таких случаях люди, посланные Молдабеком, издали следили за больным.

Так шли годы. Но вот однажды, когда род стал кочевать на границе с Кашгаром, с Никитой случилась беда. Покорный своей привычке одиноко бродить в горах, он зашёл в дикое заросшее ущелье. Там на него неожиданно накинулся барс. Громов был без ружья; несмотря на неожиданный прыжок зверя, он выхватил нож и всадил его в раскрытую пасть, затем вырвал и ударил в сердце, но острые когти зверя сильно изранили его. Подоспевшие охотники застали зверя убитым, а истерзанного Громбатыра донесли едва живым.

После этого случая память стала возвращаться к нему. Сильное потрясение вернуло её. Прошлое медленно стало всплывать перед ним. Постепенно Громов припомнил своё падение в реку, удар о плывущее дерево. Возвращение памяти к больному так обрадовало султана, что он не мог дня прожить без своего друга. Молдабек рассказывал о том, как ездил в Москву, как горевала Елена и какой у него чудесный сын. Но после таких бесед на Громова находила тоска, он снова уходил в горы.

Вот и сегодня, узнав, что ждут Андрея, что султан едет встречать его, Никита Громов под утро, захватив ружьё, отправился искать уединения. Вернулся он, когда затухала заря и костры становья ярко горели.

Никита подстрелил горную косулю, её несли охотники. Он далеко опередил их. Не доходя до белой, юрты друга, он услышал ласковый звон струп. Приостано-вившись, ждал, когда успокоится затрепетавшее сердце. Быть может, сын всё же приехал?

Точно в ответ на этот взволнованный вопрос, из юрты взвился сильный баритон. Никита замер. Что это? Тоскующий голос пел родную песню. После борьбы с барсом, выздоравливая, он стал понимать русскую речь и часто беседовал с Молдабеком по-русски.

Вот и теперь он понимал каждое слово, а мелодия, трогая сердце, лилась и уносилась в серебристые дали сумерек. И когда чудесный голос, замирая, пел:

Громов сам не знал, как у него из горла вырвались хрипловатые, но полные чувства слова:

Он шагнул в юрту, но на её пороге чьи-то крепкие руки заключили его в объятия, а взволнованный голос шептал: