Анна Алматинская - Гнёт. Книга вторая. В битве великой

— Я вас всех хорошо вижу. Многих могу перестрелять. Повторяю, я не сдамся живым. Только случайная пуля может меня прикончить. Надеюсь, мертвец вам не нужен? Я никого не хочу убивать, кроме предателя. Уходите.

Всё это он повторил по-казахски. Среди осаждающих началось совещание. Лёжа за камнями, они перекликались:

— Оэй, Эрбол! У тебя две головы? Зачем лезешь за Громом? Урусу помогаешь?!

— Эгей, Бейсем! У тебя, видать, две жизни… Гром-батыр — друг кочевников. Его сын нам ничего плохого не сделал. Уйдём!

— Айда! Э-эй!! Громбатыр, мы уйдём, ты не стреляй в нас. Ладно?

— Я в спину никогда не стреляю. Идите домой с миром. Но кто повернётся лицом ко мне и пойдёт вверх, тому не жить.

Этот разговор никак не устраивал ни предателя, которому была обещана крупная сумма, ни уездного начальника, заботящегося о своей карьере. Но урядник, два полицейских и пять человек бедняков казахов отступили. Уездный взбесился.

— Стой! Под суд всех! Перестреляю, мерзавцы!..

Урядник и полицейские остановились и залегли. Казахи продолжали спускаться. Предатель кричал и грозил им, но они уходили всё дальше. Уездный выстрелил из нагана по отступающим, пуля задела одного. Остальные обернулись, разрядив ружья в сторону стрелявшего. Чуть затихло эхо, раздался голос Громова:

— Капитан, вы подлец! Я оставлю вам свою метку, Больше стрелять не будете…

Раздался выстрел — и рука капитана, целившегося в уходящих казахов, повисла, наган выпал. Он поплатился за свою неосторожность, выдвинув из-за камня плечо. В первый момент ярость заглушила боль, он дико зарычал:

— Вперёд! Сто рублей тому, кто убьёт его!

Вскочили два джигита и предатель. Этот последний ринулся вперёд, петляя и пригибаясь.

— Вот, получай! — крикнул Громов, стреляя.

Предатель полетел под откос, джигиты залегли.

Прошло несколько часов. Выстрелы смолкли, но осада продолжалась. Солнце склонилось к западу и светило в затылок Громову. Осаждённый не учёл тех щелей, что просвечивали между камнями, за которыми он скрывался. Брат убитого предателя, следопыт и охотник, был метким стрелком. Выжидая, он долго изучал сквозящие щели. Вот одна из щелей потускнела. Он спустил курок. Через некоторое время, переползая от камня к камню, он достиг укрытия. Встав во весь рост, он закричал:

— Я убил Громбатыра! Горе, горе мне! Кочевые роды не простят мне…

Тогда все, кроме уездного, которому один из полицейских кое-как перевязал плечо, бросились наверх.

Там, уткнувшись лицом в душистую травку тимиан, лежал Никита Громов. Пуля попала в сердце.

Когда урядник доложил капитану, что убит не сын, а отец — тот заскрежетал зубами. Он рассчитывал привезти если не живого, то мёртвого преступника и за своё рвение получить награду.

А теперь придётся доказывать, что невинный человек погиб вследствие роковой ошибки. Будет суд, презрение общества…

К вечеру Анзират-ой пошла в становье узнать, как обстоит дело. Было уже темно, когда она вернулась вместе с султаном. И Елена узнала о спасении сына и гибели мужа.

— Ханым! Отец задержал преследователей и спас сына. Да будет мир душе славного Громбатыра. Мы не забудем его.

Молдабек тяжело переживал утрату друга.

Все трое вернулись в становье в момент прибытия погребальной процессии с телом Никиты. За ним ездили уважаемые люди кочевья.

Почти одновременно полицейские и стражники принесли раненого уездного. Его поместили в отдельной юрте. Молдабек послал донесение о происшествии в Маргелан.

Родственникам убитого алшинбаевца велел сказать:

— Уходите домой и не попадайтесь на пути людям, над которыми реет жёлтый бунчук Молдабека.

Весь город был взволнован арестом бывшего капитана Ромина. Многие его знали как боевого офицера безупречной честности, смелого, правдивого человека. Разнеслась весть, что его обвиняют в попытке нелеального перехода персидской границы.

Военные, знавшие Ронина, не верили в его виновность.

— Помилуйте, Ронин — патриот! Он на деле доказал свою любовь к Родине. Зачем ему бежать за границу?

— Поговаривают, что Виктор Владимирович, вышедший в отставку, примкнул к революционерам и замешан в террористическом акте, — говорили другие.

За что и при каких обстоятельствах был арестован бывший офицер, никто не знал. Ждали суда и опасались за участь обвиняемого. Военный суд, как правило, был суров в своих приговорах.

Одновременно с капитаном должны были судить двух рядовых. Один из них, Качурян, дезертировал, захватив винтовку, из батальона, расположенного в Асхабаде. Другой обвинялся в покушении на фельдфебеля резервного батальона в Ташкенте. И тому и другому грозила смертная казнь. Качуряну ставили в вину связь с революционерами и подготовку солдат к бунту.

Рассказывали, что прокурору приказали требовать расстрела. Он всю ночь просидел над делами трёх смертников. Штудировал законы, читал и перечитывал показания и, когда загорелись первые лучи солнца, закрыл папку с делами, решительно написав на ней: "Не судите, да не судимы будете!" А ниже приписал: "Да здравствует солнце, да скроется тьма!" Солнечный луч заглянул в окно кабинета, прокурор откинулся в кресле у пустил пулю в лоб.

Как только Ронина привезли в Ташкент, Антонида сумела передать отцу записку, извещая об отъезде в Асхабад к семье. Там постарается выяснить все обстоятельства дела, а сообщать все новости будет ему Лия, подруга Антониды.

Известие о самоубийстве прокурора ему сообщила Лия. Как она сумела это сделать, он не понимал, хотя знал, что Лия с Антонидой являются участницами революционного кружка учащихся. Кружок состоял из гимназистов, реалистов и гимназисток. Знал и то, что Лия предана его дочери с момента своего поступления в пятый класс Ташкентской женской гимназии. В том году было жестокое гонение на евреев. В России начались еврейские погромы, возмущавшие всех честных людей. Все знали, что погромы организовывались при благосклонном участии полиции.

После одного из еврейских погромов в Казани оттуда в Ташкент приехала семья аптекаря Левина, после разорения его аптеки оставшаяся без средств. В Ташкенте отец поступил провизором в частную аптеку и трудолюбием завоевал доверие у владельца.

Старшую дочь Лию, желавшую учиться, в гимназию не принимали, ссылаясь на обязательный ничтожный процент для иноверцев, поступающих в учебные заведения. Между тем девочка была способная и стремилась к знаниям. Наконец, с большим трудом, стараниями настойчивой Хомутовой Лию приняли.

Одновременно сюда перевелась из другой гимназии дочь генерала, временно назначенного губернатором. Девица эта оказалась весьма самоуверенной и надменной. Дня через четыре она организовала свою группу "аристократок". Плохо пришлось скромной Лие. Красивая девочка с большими способностями возбуждала зависть и злобу в генеральской дочери. Она всячески третировала бедную еврейку. И вот однажды, когда Антонида, не посещавшая занятия из-за болезни, вернулась в класс под общие радостные возгласы подруг, она увидела новую ученицу — генеральскую дочь. Та стояла перед трепещущей Лией и грозно внушала ей: