Клыч Кулиев - Махтумкули

— А ты… Ты что предпримешь? Интересно было бы знать, прекратишь ли ты свои сношения с Россией?

— Охотно, бай-ага, если кто-то сумеет обеспечить нас товарами, какие мы привозим из России. Кстати, если судьбой нам назначено гнуться в поклонах, то какая разница, перед югом или перед севером гнуть спину.

Нурмамед ощерился, сморщился, но больше спорить не стал — сообразил, что не переговорить ему легкого на возражения Аннатувак-хана, можно лишь на резкость сорваться, лишнего наболтать.

И правитель обратил внимание, что разговор выходит за рамки вежливой беседы, а обстановку вежливости надо было соблюсти во что бы то ни стало. Все туркменские племена и роды., вернее их сословно-родовая верхушка, дышат не одним и тем же воздухом. Примирить их хотя бы временно, направить на единую цель не так-то просто, особенно при нынешней сумятице в Иране, когда между ханами идет жестокая борьба за шахский престол. Правитель вспомнил, что прибыл сюда по поручению Керим-хана [41] Керим-хан — основатель династии Зендов в Иране, шах Ирана с 1760 по 1779 гг. прощупать настроение туркмен и строго-настрого ему наказано не обидеть лично ни одного из представителей туркменских родов. А беседа как-то не налаживалась.

— Аллах велик: избавил нас тиран Надир-шах от своего зловонного существования. Но трудно разом избавиться от его черного наследства: разоренная страна, недоверие и вражда между племенами, неуверенность в завтрашнем дне. Кровавая борьба идет в самом Иране. Хвала всевышнему, сейчас она постепенно теряет свою остроту, затихает. Все провинции кроме Хорасана, принимают власть его величества Керим-хана, В любой момент, даже сегодня, он имеет право объявить себя шахом Ирана. Но он не желает поспешности, он желает услышать мнение всех старейшин, он хочет принять верховную власть только получив всеобщее благословение…

Правитель взял из рук нукера инкрустированный серебром кальян, затянулся несколько раз, выпуская изо рта аккуратные клубочки дыма.

— Я прибыл к вам по поручению Керим-хана. Он прислал вам через меня свой привет и свое благоволение.

— С радостью и почтением принимаем милость Керим-хана, — опередил раскрывшего было рот Нурмамеда сидящий рядом с ним приземистый старик. — Мы ищем именно такого повелителя, чтобы не чуждался советоваться с народом. Долгих лет жизни ему!

Правитель снова легонько задымил. Приглаживая свои густые черные усы, ждал, чтобы выступили с одобрением еще двое-трое старейшин. Но те почему-то хранили молчание, и правитель сказал сам, подталкивая их сообразительность:

— Его величество Керим-хан считает туркмен своими подданными и даже лучшими из подданных. Он ждет вашего благословения для восшествия на престол.

Опять задымил кальян. Казалось, астрабадец не для удовольствия курит, а просто забавляется по необходимости. Кальян и в самом деле служил для него отдушиной — помогал сосредоточиться, чтобы сказать главное, если уж эти тупые туркмены сами догадаться не могут.

Последняя затяжка, последний клубочек дыма. Нукер почтительно принял из рук правителя дымящийся узкогорлый сосуд.

— К Керим-хану едут представители из различных уголков Ирана. Едут поздравить его, выразить свою преданность… Может быть… — правитель облизнул пересохшие губы. — … может быть, и вы посчитаете необходимым поздравить его величество?

Это было главное, за чем приехал правитель Астрабада. И все разом поняли: их обязывают идти к порогу Керим-хана и признать над собой его державную власть.

Слово было за старейшинами. И отвечать следовало немедленно — времени для раздумий и совещаний им не оставляли. Словно набрав в рот воды, сидели они с опущенными головами, ибо слишком уж ответственным было решение, слишком большая смелость была нужна, чтобы первым произнести "да" или "нет". Нурмамед попытался что-то промямлить, но поперхнулся словом, видя общее настроение.

Карли-сердар метнул быстрый взгляд на Махтумкули, как бы предлагая высказаться ему. Он глядел исподлобья, так как боялся встретиться взглядом с астрабадцем — ведь после этого надо будет обязательно сказать свое мнение. А кто рискнет первым подставить свою шею! Потому Карли-сердар и молил: "Выручай, поэт! Проявляй свою находчивость!"

Махтумкули и сам понимал, что молчать бесконечно нельзя. Но странная нерешительность овладела им — как на торжествах у Гаип-хана. Конечно, это, как и в тот раз, было явлением временным. Он перехватил взгляд Аннатувак-хана — в нем читался и вопрос, и ожидание, и обещание помочь — и медленно, обдумывая каждое слово, заговорил:

— Поехать к Керим-хану, чтобы дать благословение на шахский престол, — дело нетрудное. Нас беспокоит другое: как после этого сложится судьба народа. Очень желательно услышать нам мнение высокого гостя.

Правителю шепнули, что это говорит Махтумкули. Имя было знакомо, однако, если бы не предупредили, правитель ни за что не признал бы в этом слишком затрапезно одетом джигите прославленного туркменского поэта. Он долго и недоуменно смотрел на Махтумкули, но заговорил уважительно, как разговаривают с высокопоставленным лицом:

— Если не ошибаюсь, вы известный поэт Махтумкули?

— Да, вы не ошибаетесь, мое имя Махтумкули.

— Вы, кажется, сын Довлетмамеда Азади?

— Да, моего отца зовут Довлетмамед.

— Мы с радостью увидели бы его на нашем совете.

— Ему нездоровится, он не смог приехать, хотя и выражал желание.

— Жаль, — сказал правитель, — очень жаль, пусть выздоравливает.

Он говорил, а сам обдумывал, что ответить этому выскочке. У того, несомненно, на уме: "Сегодня вы мягко стелете, да как завтра спать на этой постели придется?" И все они ждут, какой последует ответ. Но разве от того, что скажет правитель Астрабада, будет зависеть политика шаха Ирана? Сказать в конце концов можно все, что угодно.

— Судьба народа определяется прежде всего волей аллаха. В этом не мне вас поучать. Дальнейшее зависит от повелителя — от мудрости его, милосердия, справедливости. Правитель, пекущийся о незыблемости своего трона, никогда не станет угнетать подданных, будет относиться к ним, как к собственным детям. — Правитель помолчал, сдвинув брови, словно вспоминал что-то. — Вы поэт, и конечно же, знакомы с творчеством своих собратьев по ремеслу. Думаю, что читали Саади. Он мыслитель высокого ума и говорит так:

Астрабадец был доволен собой, он улыбался.

— Встречались вам такие строки? — закреплял он свое торжество.

— Встречались, — кивнул Махтумкули невозмутимо. — И эти, и несколько иные строки. Саади, как вы изволили выразиться, был действительно мыслителем высокого ума. — И на чистом фарсидском языке он звучно продекламировал!