Клыч Кулиев - Махтумкули

Диван хакима Ифтихар-хана располагался на широком холме в восточной части города. Холм был окружен высокой стеной, в народе назывался Кичи-Кала [69] Кичи-Кала — Маленькая Крепость. . Кроме государственных учреждений, здесь располагались войсковые части: пехотинцы — внутри, конники — снаружи крепости в специально построенных помещениях.

У больших ворот Кичи-Калы всегда было полно людей.

Иранцы, туркмены, курды приходили сюда по различным делам. Одни располагались прямо на земле у крепостных ворот, других принимали внутри крепости, как почетных гостей. И только по пятницам движение прекращалось, и Кичи-Кала полностью переходила в распоряжение солдат.

Сегодня была пятница. Однако у больших ворот Абдулмеджит-хан неожиданно усидел целое море лохматых лагах. Толпа шумела и гудела, как потревоженный пчелиный улей, но в общем гаме трудно было уловить смысл отдельных выкриков. Пробиться сквозь толпу тоже не представлялось возможным.

— Скоты! — зло проворчал Абдулмеджит-хан, натягивая поводья. — Смутьяны! На все идут, лишь бы не покориться государству! Ну, посмотрим! Вы попробуйте не дать, а мы попробуем забрать у вас!..

Он повернул коня к Малым воротам. Караульные еще издали узнали скачущего хана и предупредительно распахнули створки ворот. Не сдерживая коня, Абдулмеджит-хан миновал стоящих навытяжку сарбазов. В крепости его встретил сотник.

— Господин хаким в диване? — спросил Абдулмеджит-хан, прислушиваясь к шуму у Больших ворот.

Сотник ответил утвердительно. Хан соскочил с коня, поправил одежду и уверенным шагом направился в помещение дивана.

Хаким Ифтихар-хан не принадлежал к людям, производящим приятное впечатление с первого взгляда. Он был невысок ростом и хил. Лицо наркомана — желтое, худое. Лысая голова блестела как стекло. И, однако, первое впечатление сразу же сменялось другим, стоило только встретиться с проницательным, острым взглядом хакима, в котором светились ум и трезвая хитрость.

Говорил Ифтихар-хан неторопливо, не меняя бесстрастного выражения лица ни в радости, ни в гневе. Считал себя убежденным мусульманином и ревностно соблюдал намаз, побитая последнее одним из высших достоинств человека. Однако это не мешало ему пользоваться всеми прелестями и благами мира. Несмотря на свои шестьдесят лет, он несколько раз в году менял женщин, согласно обычаю "сига" [70] Сига — обычай так называемого временного брака, широко распространенный в Турции и Иране. . Всего несколько месяцев, как он пробыл в Астрабаде, а уже имел отпрысков вплоть до самого Мазандерана. Вином и опиумом Ифтихар-хан поддерживал бодрость тела и духа.

Когда, предупредительно покашливая, вошел Абдулмеджит-хан, хаким сидел в отделанной цветным мрамором и устланной коврами большой комнате, где он обычно принимал почетных гостей, и дымил кальяном. От закрытых окон и густого табачного дыма в комнате было душно. Хаким посасывал мундштук кальяна, глотал зеленоватый дым и перебирал в памяти все, что обдумал в эту ночь. О, не дай бог быть хакимом! Каждый день наваливаются тысячи забот. Да еще каких забот! "Собрать пять тысяч лошадей из Туркменсахры!.." Это только сказать легко, а поди попробуй собери эти пять тысяч! И не собрать тоже нельзя — очень просто головы лишиться в это смутное время.

Оторвавшись от кальяна, он тяжело кивнул головой, отвечая на приветствие Абдулмеджит-хана. Затем снова сунул в рот мундштук и указал хану место рядом с собой.

— Проходите… Садитесь…

Абдулмеджит-хан быстро сбросил сапоги, мягко ступая по узорным коврам, прошел на указанное место.

Некоторое время хаким молча дымил. Потом, пристально посмотрев на Абдулмеджит-хана, спросил:

— Видели?

— Видел, ваша светлость, — ответил Абдулмеджит-хан сразу поняв, о чем идет речь.

— Как думаете? Зачем они пришли сюда в такую рань?

Вопрос показался Абдулмеджит-хану весьма праздным, но он только пожал плечами.

— Я вам уже говорил, ваша светлость… Собрать у туркмен лошадей…

— Не в лошадях дело, — перебил его хаким. — Вы думаеете они по поводу лошадей пришли? Нет! Они требуют освобождения поэта Махтумкули.

— А-а-а… — протянул удивленный Абдулмеджит-хан. — То, что я сказал…

Хаким уколол его сердитым взглядом.

— Что вы сказали? Что он популярен среди народа? Так это я и без вас знаю! Потому и хочу его видеть. Или вы полагаете, что мне доставляет удовольствие лицезреть бродягу-туркмена? Так их тут и без него достаточно.

Абдулмеджит-хан промолчал, опустив глаза и сделав вид, что не заметил грубости хакима. Ифтихар-хан снова занялся кальяном.

— Скоро приведут его, — сказал он. — Говорят, сам попросил свидания со мной. Может, одумался?

— Как знать, ваша светлость, — с приличествующей степенью заискивания ответил Абдулмеджит-хан. — Голова у него седая, но не всегда под серебром золото лежит. Вы, ваша светлость, конечно, лучше меня знаете, что хорошо и что плохо. Вы раскусите его с первых же слов. Что касается меня, то я считаю, его просто выжившим из ума дервишем.

— Дервиш? — иронически прищурился хаким. — Выживший из ума? — он протянул руки к лежащим подле его бумаги. — А вот это вы читали?

Хаи всмотрелся и кивнул:

— Читал, ваша светлость.

— Еще раз прочитайте. Дервиш такое не напишет. Мы сами когда-то были поэтом не хуже других. Говорят: "Сила пера — голова". Если в голове ума нет, таких стихов не сложишь!

Абдулмеджит-хан понял, что сказал не то, и решил исправить впечатление.

— Не обладая таким необъятным озером ума, как у вас, ваше превосходительство, — склонив голову, сказал он, — трудно понять этих поэтов и ученых!

Приоткрыв дверь, согнулся в поклоне сотник и сообщил, что поэт Махтумкули прибыл и ждет повеления его превосходительства.

— Приведите! — сказал хаким. — Чай и сладости приготовьте! Быстро!

Пятясь задом, сотник скрылся. Хаким поднялся и пошел к двери. На пороге появился Махтумкули. Поэт внимательно поглядел на хакима и его гостя, потом, слегка поклонившись, поздоровался. Хаким радушно ответил, протянув для приветствия обе руки. Он познакомил поэта с Абдулмеджит-ханом, усадил на почетное место.

Махтумкули много слышал о Кичи-Кала, но еще ни разу не переступал ее порога. И, несмотря на это, он не осматривал богатых украшений комнаты. Он сейчас не видел ничего, кроме лица хакима. Поглаживая бороду, поэт думал; "С чего же он все-таки начнет?", — и ждал продолжения этого необычного свидания.

Поэт никогда не предполагал, что знакомство с хакимом произойдет при таких обстоятельствах. Он был готов встретить здесь неуважение, грубость, неуместные угрозы. И вдруг — такое радушие, такая вежливость…

Хаким первым нарушил молчание.