Клыч Кулиев - Махтумкули

— Э, друг, на защиту хакима не надейся! Он хочет обвести нас вокруг пальца.

— Верно говоришь. Небо нам ближе, чем эти хакимы.

Нет, не скажи! Ведь когда-то хакимом в Астрабаде был Навои!

— Кого с кем равняешь!

— Назначили бы к нам хакимом Махтумкули-агу!..

— Ну, разве правители пойдут на это!

— Что и говорить… Махтумкули-ага не такой, как они. Его за один только давешний стих и султаном мало сделать, не то что хакимом!

— Давайте еще раз его стих послушаем, друзья!

— Давайте!.. А где тот джигит-гоклен?

— Только что был здесь.

— Овез, иним, сходи разыщи его!

Один из юношей побежал в сторону села и через некоторое время вернулся, ведя за собой Джуму. Сидящие встретили его приветливо. Грузный старик с окладистой бородкой указал место рядом с собой:

— Проходи сюда, сынок! Вот здесь садись, чтобы всем видно было!

Несколько смущенный таким вниманием, Джума сел. Старик подал ему собственную пиалу с чаем, предварительно ополоснув ее.

— Как зовут тебя, сынок?

— Джума.

— Мы слышали, что ты ученик Махтумкули. Так ли это?

— Можно сказать, что ученик.

— Очень хорошо! От прямого дерева, сынок, не бывает кривой тени!.. Почитай-ка сидящим здесь еще раз тот стих, а заодно и расскажи про Махтумкули.

Джума читал уже это стихотворение не один раз и не в одном месте. Он выучил наизусть от первой до последней строчки. Отхлебнув несколько глотков чая, он начал рассказывать:

— Давеча, когда мы собрались около дивана, хаким, оказывается, вызвал к себе Махтумкули-агу. Ох и хитрый этот хаким! Он начал издалека: заставил Махтумкули-агу прочитать одно стихотворение, чтобы поймать его на слове. Но Махтумкули-ага не испугался и прочитал. Хаким начал угрожать: мол, все поэты воспевают шаха, а вы вносите смуту. Ну, Махтумкули-ага и выложил хакиму все, что думал! Прямо в лицо ему сказал, что если вы действительно хаким, то позаботьтесь о народе, который захлебывается в горе.

Люди одобрительно зашумели:

— Ай, молодец!

— Тысячу лет тебе, Махтумкули-ага!

— Ну, а потом, — продолжал Джума, — хаким понял, что ему не испугать Махтумкули-агу, и он начал овцой прикидываться. Мол — я человек добрый, а другой на моем месте сразу приказал бы вам голову отрубить. Однако Махтумкули-ага попрощался и ушел при споем мнении. Ушел — и написал новые стихи.

Кто-то спросил:

— Говорят, ты сам лично передал их хакиму?

Джума смущенно сказал:

— Почти что так… Махтумкули-ага, выйдя из дивана, направился прямо сюда, выпил чайник чая, уединился и сел писать. Потом позвал меня и сказал: "Сделай, сынок, копию этого стихотворения и постарайся, чтобы ее вручили хакиму, — пусть знает, как мы уважаем корону и трон". Ну, я все сделал, как он велел, сел на коня и поехал к дивану. Там у ворот двое стражников стояли. Я передал им свернутый листок и сказал, что, мол, поэт Махтумкули посылает личное послание господину хакиму, надо передать немедленно. Они сказали: "Хорошо!", а я хлестнул плетью коня и поскакал в Ак-Калу. Вот и все!

— Молодец, сынок! — одобрил старик с окладистой бородкой. — Прочти теперь стихи!

Джума снова отхлебнул чая, откашлялся, прочищая горло, приосанился и начал:

Кто-то не выдержал и крикнул:

— Ай, спасибо, Махтумкули-ага!

— Долгой тебе жизни! — добавил другой. — Тысячу лет тебе!

Яшули с окладистой бородой помахал рукой.

— Эй, люди, прекратите шум! Давайте послушаем стихи до конца, а потом будем говорить.

Едва Джума закончил последние строки, как со всех сторон снова послышалось:

— Ай, спасибо!

— Да будет жив Махтумкули-ага!

— Тысячу лет ему!

— Молодец!

Страстные выкрики толпы, казалось, не поместившись в развалинах Куня-Калы, хлынули в сторону Астрабада. Джуме казалось, что они, достигнув дворца хакима, сотнями кинжалов проклятий вонзятся в грязную и подлую душу Ифтихар-хана.

Большой совет проходил в доме сердара Аннатувака. Сюда собрались все известные яшули Туркменсахры. Сам Аннатувак, худощавый шестидесятилетний человек с редкой рыжеватой бородкой и глубоким сабельным шрамом между бровями, придавшим его неулыбчивому лицу постоянно сосредоточенное выражение, сидел на почетном месте. Вокруг него разместились Махтумкули, Адна-сердар, яшули различных родов: от ганекмазов — Ильяс-хан, от гаерравы — Пурли-хан, от дуечи — Торе-хан, от атабаев — Эмин-ахун, от джафарбаев — Борджак-бай. Остальные сидели поодаль, у стен кибитки.

Совет начался давно, однако к определенному решению все еще не пришли. Старейшины пытались найти лучший выход из положения. Но в чем он?

Пять тысяч лошадей… Как их собрать, если положение народа такое, что хуже не придумаешь? С каким предложением выйти к людям, ожидающим с самого утра? Мнений высказывали много, но общего не было.

— Вот вы, Борджак-бай, тревогу бьете, — говорил сердар Аннатувак, обращаясь к плотному человеку с чистым, холеным лицом, — считаете, что мы, спасаясь от комаров, в муравьиную кучу лезем…

— Да, считаю! — важно кивнул Борджак-бай. — Трудно жить, враждуя с государством!

— Это так. Но разве легко гнуть спину перед каждым выродком? Сами видите, бай, каждый встречный житья нам не дает — вчера подать собрали, сегодня лошадей требуют. Один аллах знает, что падет на наши головы завтра. Будет ли когда-нибудь конец этому произволу? Или так и станем сидеть, положась на милость шаха?

— Кто ж вас заставляет сидеть! — ответил Борджак-бай. — Собирайте войска, идите против кизылбашей! Только у кого мы завтра пойдем искать покровительства? Поклонимся в ноги хивинскому хану? Или у эмира Бухары полу халата целовать будем? Чем они лучше Феттаха?