Клыч Кулиев - Махтумкули

— Ладно, — сказал он, — я согласен. Конечно, тяжесть на плечах народа и так не легка, но если завтра поднимется буря, будет еще тяжелее… Давайте решать дело спокойно. Вот тот джигит-гоклен предложил каждому сдать лошадей по возможности. Пусть будет так — я даю двадцать коней!..

— Сколько вы сказали, бай-ага? — изумился Атаназар.

— Двадцать!

— А сколько у вас останется?

— Это не твоя забота, джигит!

— Почему же, бай-ага? Если вы отдадите только двадцать от сотни, и то там останется восемьдесят лошадей. Я же отдаю единственного коня. Сколько у меня останется?.. А вы говорите, что не моя забота?

— Ты что, на мое богатство заришься? — снова начал раздражаться Борджак-бай. — Не забывай, джигит, что у зависти рот больше лица, самого себя глотает!

— Не горячитесь, бай-ага, не бросайтесь словами, — посуровел Атаназар. — Осторожное слово — крепость, неосторожное — камень на голову… Ваше пусть остается вашим, но идущие должны пожалеть бедняков!

Ответ Атаназара подействовал на Борджак-бая ошеломляюще, а Адна-сердара просто взорвало.

— Я ухожу! — бросил он Аннатуваку. — Поговорили вдоволь!.. Каждый болтает, что ему в голову взбредет… Идем, Илли!

Илли-хан, набычившись, стал пробираться вслед за отцом.

— Постойте, сердар! — сказал Аннатувак. — Садитесь, еще ничего не решили!

Однако Адна-сердар, не обращая внимания ни на кого, махнул рукой и вышел. Вскочил и Борджак-бай.

— Каждый считает себя мыслителем! Скоро баранов некому будет пасти! — пробормотал он и направался к выходу.

Сердар Аннатувак покачал головой:

— Сколько спеси в людях!

На некоторое время воцарилось молчание. Его нарушил Эмин-ахун:

— Давайте, уважаемые, оставим совет до утра, К тому времени и Адна-сердар с Борджак-баем отойдут — без них ведь все равно не решим дела…

Ахуну никто не возразил, и Аннатувак неохотно согласился!

— Ладно! Посмотрим, что принесет утро.

Весть о том, что Адна-сердар и Борджак-бай покинули совет, молниеносно облетела селение. Почти все единодушно осудили их поступок. Одни говорили: "Ай, что им! К ихнему стаду волк не подступится". Другие выражались более откровенно: "Будь оно проклято, это байское племя! За добро свое трясутся, живоглоты! Привыкли на горбу бедняков ехать!"

Упрямых предводителей попробовали уговорить. Однако Адна-сердар взбеленился окончательно, и, несмотря на позднее время, уехал со своими нукерами в Хаджиговшан, сказав, что сам знает, как ему поступать.

Борджак-бай сделал вид, что поддался на уговоры Эмин-ахуна. Собственно, он и не собирался уезжать, а покинул совет только потому, что торопился сообщить положение Абдулмеджит-хану. Очень кстати пришелся и отъезд Адна-сердара.

Наступила ночь. Она была не темнее и не душнее обычных, но тревога долго не давала людям уснуть. Наконец после полуночи Ак-Кала успокоилась и затихла.

Махтумкули не спал. Опершись на руку, он полулежал в темной кибитке и перебирал в памяти события дня. Они были малоутешительными. Надежд, что дело может закончиться благополучно, почти не оставалось. А нужно ли, чтобы все закончилось благополучно? Нарыв назрел. Народ бурлит, как кипящий котел. Все время он призывал к миру и согласию, считая, что нет неразрешимых мирным путем противоречий. Может быть, он ошибался? Может быть, бывают моменты, когда судьбу народа решает не рассудительная мудрость, а сила и мужество? Он призывал к согласию, но разве о согласии говорят его пламенные строки о тиране, которые он написал под влиянием разговора с Ифтихар-ханом. Разве согласие утверждают те его стихи, которые заставил читать хаким? Нет, видно, разум подсказывает одно, а сердцу хочется другого. Кому из них верить? Седой ли мудрости, почерпнутой у многих философов и в долгой жизни, или маленькому комочку живой плоти, тревожно стучащему в груди?

Осторожно ступая, вошел Атаназар. Полагая, что Махтумкули спит, он начал шарить в темноте, отыскивая постель. Старый поэт окликнул его:

— Это ты, сынок?

— Я, Махтумкули-ага, — отозвался Атаназар, высекая огонь.

— Как там, все тихо?

— Пока тихо.

— Ну, ложись, сынок, отдохни немного. Наверное, скоро уже рассвет.

— А вы почему не спите, Махтумкули-ага?

— Попробую и я уснуть.

Атаназар отстегнул саблю, положил сложенный халат под подушку, чтобы было повыше, и с удовольствием вытянулся, сладко зевнув. Вскоре богатырский храп уже сотрясал стены кибитки. Однако он не мешал Махтумкули думать — в голове поэта уже теснились новые строки, — они двигались одна за другой, как всадники в походном строю, звенели отточенной сталью рифм, вспыхивали молниями метафор и сравнений. Не хотелось вставать, чтобы зажечь погашенный Атаназаром каганец, но старый поэт мог и не записывать — память пока еще ни разу не подводила его. И он продолжал лежать, шевеля во тьме губами…

Образы рождались как бы сами собой и целиком захватили Махтумкули. Он не обратил внимания на крик петуха, не услышал и другой крик, не петушиный. Однако храп Атаназара моментально затих, а через мгновение джигит встревоженно поднял голову.

— Слышите, Махтумкули-ага? — спросил он.

Махтумкули очнулся.

— Ты что-то сказал, сынок?

— Кричат! — прошептал Атаназар, торопливо натягивая сапоги.

Теперь и Махтумкули услышал чей-то невнятный крик. Сердце нырнуло вниз: кизылбаши?

— Быстрее! — сказал он и заторопился, одеваясь.

На улице, между двух кибиток, натужно покашливая, стоял сердар Аннатувак и тревожно смотрел в ту сторону, откуда доносились крики.

— Слышите? — кивнул он Махтумкули.

Атаназар прислушался и заявил:

— Илли-хан орет!.. Клянусь богом, это его голос!

Атаназар не ошибся. Через несколько минут появился Иллихан в окружении взволнованной толпы. Он глыбой громоздился на взмыленном коне и, заикаясь сильнее обычного, кричал:

— В-а-вай, б-б-братья!.. Н-н-на п-п-помощь!.. Ув-в-в-вели!.. П-п-помогите!

Сердар Аннатувак взял храпящего коня под уздцы.

— Успокойся, Илли-хан, — сказал он негромко. — Успокойся и толком объясни, что случилось.

Но толстяку Илли-хану успокоиться было, видимо, не так просто.

— У-у-у-увели! — продолжал кричать он.

— Кого увели?

— Отца увели!..

— Кто увел?

— К-к-кизылбаши!.. О, горе!..

Сердар Аннатувак огляделся по сторонам и приказал двум джигитам:

— Алты! Овез! Быстро на коней! Разузнайте, в чем дело!

Весть о пленении Адна-сердара не очень-то огорчила аккалинцев. Так тебе и надо, думали многие, это тебя за спесь аллах наказал, за пренебрежение к народной беде. Аннатувак, морщась, сказал Илли-хану:

— Перестань кричать! Криком не поможешь… Скажи, зачем вас понесло в Хаджиговшан на ночь глядя?

Илли-хан вырвал у него повод: