Алекс Хейли - Корни

На следующее утро в школьном дворе мальчишки изо всех сил старались не дать арафангу понять, что им хочется побыстрее отправиться в буш. Когда же козы оказались на пастбище, мальчишки собрались вокруг Кунты, и он стал рассказывать им о других племенах и языках, на которых говорили в деревне дядьев. Он как раз рассказывал о далеких местах, где побывали Джаннех и Салум, – ребята, затаив дыхание, ловили каждое его слово, – когда тишину буша нарушил яростный лай собак-вуоло и перепуганное блеянье козы.

Мальчишки вскочили и увидели, как появившаяся из высокой травы большая коричневая пантера схватила козу, а теперь отбивалась от двух собак-вуоло. Ребята стояли, боясь пошевелиться, когда пантера мощной лапой отбросила одну из собак. Другая собака с диким лаем носилась прямо перед хищником. Пантера присела, готовясь к прыжку. Ее утробное рычание заглушало лай остальных собак и блеянье коз, разбегающихся во все стороны.

Тут мальчишки опомнились и с криками бросились отгонять коз в безопасное место. Но Кунта, ничего не видя перед собой, шел к задранной отцовской козе.

– Стой, Кунта! Нет! – закричал Ситафа, пытаясь остановить друга.

Ему это не удалось, но пантера при виде бегущих к ней с криками мальчишек отступила назад, потом повернулась и кинулась к лесу. Собаки стали ее преследовать.

От звериного запаха, оставленного пантерой, и вида задранной козы Кунту затошнило. Темная кровь текла из свернутой шеи козы, язык вывалился, глаза закатились, а живот был распорот – и это было хуже всего. Кунта увидел в животе козы нерожденного козленка, который все еще медленно пульсировал. Рядом лежала собака-вуоло с разодранным боком. Собака скулила и пыталась подползти поближе к Кунте. Кунту вырвало. Он повернулся к Ситафе, не зная, что сказать.

Сквозь слезы он видел, что мальчишки собрались вокруг него и смотрят на раненую собаку и мертвую козу. Потом все разошлись. Остался только Ситафа. Он обнял друга. Оба молчали, но вопрос повис в воздухе: как сказать отцу? Потом Кунта взял себя в руки.

– Ты присмотришь за моими козами? – спросил он Ситафу. – Я должен отнести шкуру отцу.

Ситафа отошел и заговорил с другими мальчишками. Двое быстро подняли раненую собаку и унесли ее. Кунта сделал Ситафе знак, чтобы он отошел в сторону. Встав на колени перед мертвой козой, Кунта резал и тянул, и снова резал, как это делал отец. Наконец он поднялся, держа в руках влажную шкуру. Нарвав травы, он закидал ею тушу козы и зашагал к деревне. Как-то раз он уже позабыл про коз на пастбище и поклялся никогда больше этого не делать. Но это случилось снова. И на этот раз погибла коза.

Ему так хотелось, чтобы все оказалось просто кошмарным сном. Вот сейчас он очнется – и поймет, что ничего не произошло. Но в его руках была влажная шкура. Ему хотелось умереть, но он знал, что его позор оскорбляет предков. Аллах наказывает его за похвальбу, думал Кунта. Он опустился на колени лицом на восток и стал молиться о прощении.

Поднявшись, он увидел, что ребята из его кафо сгоняют всех коз и готовятся покинуть пастбище. Они собирали хворост в вязанки. Один мальчик нес раненую собаку, а две другие собаки сильно хромали. Ситафа увидел, что Кунта смотрит на них. Он опустил свой груз и зашагал в его сторону, но Кунта сделал ему знак присоединиться к остальным.

Каждый шаг по козьей тропе приближал Кунту к концу – концу всего. На него накатывало чувство вины, он дрожал от страха. Его выгонят из деревни. Он не увидит больше Бинту, Ламина и старую Ньо Бото. Он будет скучать даже по урокам арафанга. Кунта вспомнил бабушку Яйсу и своего великого деда, имя которого покрыл позором. Он вспомнил знаменитых дядьев-путешественников, которые построили свою деревню. Он думал о бедной козе. Она всегда была проказливой и вечно норовила отбиться от остальных. Он думал о нерожденном козленке. Он думал обо всем, чтобы не думать о самом страшном: о своем отце.

Голова у него закружилась, и он остановился, замер, не дыша, глядя вперед. К нему бежал Оморо. Никто из мальчишек не мог ему сказать. Откуда он узнал?

– С тобой все хорошо? – спросил отец.

Язык Кунты прилип к небу.

– Да, – ответил он.

Но Оморо уже ощупывал его живот – поняв, что кровь на дундико не Кунты, он вздохнул с облегчением.

Выпрямившись, Оморо взял шкуру и бросил ее на траву.

– Садись! – приказал он, и Кунта сел, дрожа всем телом.

Оморо сел рядом.

– Ты должен кое-что знать, – сказал отец. – Все совершают ошибки. Когда мне было столько же дождей, сколько и тебе, мою козу задрал лев.

Приподняв свою рубаху, Оморо обнажил левое бедро. Бледный грубый шрам поразил Кунту.

– Я учился, и ты тоже должен учиться. Никогда не бросайся к дикому зверю. – Он внимательно посмотрел в лицо Кунты: – Ты меня понял?

– Да, отец.

Оморо поднялся, взял козью шкуру и зашвырнул ее далеко в кусты.

– Это все, что я хотел сказать.

Кунта плелся в деревню следом за Оморо. Он шел с опущенной головой. Но чувство облегчения было сильнее чувства вины. А еще сильнее была любовь, которую он испытывал к отцу в этот момент.

Кунта достиг своего десятого дождя. Его ровесники из второго кафо уже заканчивали обучение – с пяти дождей они занимались по два раза в день. Когда настал день выпуска, родители Кунты и других мальчишек собрались на дворе арафанга. Они сияли гордостью и сидели даже впереди старейшин. Кунта и остальные мальчишки сидели на корточках перед арафангом, а алимамо молился. Потом арафанг поднялся и посмотрел на мальчишек, которые тянули руки, вызываясь отвечать. Первым он выбрал Кунту.

– Чем занимались твои предки, Кунта Кинте? – спросил арафанг.

– Сотни дождей назад в земле Мали, – уверенно ответил Кунта, – мужчины рода Кинте были кузнецами, а их женщины делали горшки и ткали ткани.

Каждый правильный ответ собравшиеся встречали громкими криками удовлетворения.

Потом арафанг задал математический вопрос:

– Если у павиана семь жен, а у каждой жены по семеро детенышей и каждый детеныш съедает по семь земляных орехов в течение семи дней, то сколько орехов украдет павиан с поля?

После судорожных расчетов, записанных пером на дощечке из хлопкового дерева, первым дал правильный ответ Ситафа Силла. Восторженные крики родителей заглушили недовольные стоны других мальчишек.

Потом мальчики писали свои имена по-арабски, как их научили. Арафанг собирал дощечки и показывал их родителям и другим жителям деревни, чтобы все убедились: дети получили должное образование. Как и другим ребятам, Кунте было очень трудно читать буквы – даже труднее, чем писать. По утрам и вечерам, когда арафанг безжалостно лупил их по пальцам, все они думали только об одном: вот бы написанное было так же легко понимать, как язык барабанов. Барабаны понимали даже малыши в возрасте Ламина. Это было так просто, словно кто-то невидимый стоял рядом и выкрикивал слова.