Луиджи Малерба - Греческий огонь

Куропалат велел доложить императору о своем приходе, но его попросили сесть и подождать, а это означало, что ожидание может затянуться, император сейчас занят. В действительности же Никифор, только что вернувшийся с охоты, приводил в порядок туфли императрицы Феофано, чтобы она могла выбрать себе пару, подходящую для назначенного на завтра в Тронном Зале приема в честь епископа лонгобардского и молодого болгарского посла — высокого белокурого варвара, пользовавшегося большим успехом у византийских придворных дам.

— Наш Дворец превращается в роскошный постоялый двор для путешествующих в свое удовольствие иностранных гостей. Какую бы хулу ни возводил епископ Лиутпранд на нашу кухню, он живет у нас уже добрых двадцать дней, и если мы дадим ему сносное жилье, то есть опасность, что он просидит здесь еще бог весть сколько времени, да не один, а со всей этой своей прожорливой оравой прихлебателей. Что касается болгарского посла, то я никак не возьму в толк, зачем он сюда явился и что ему от нас нужно, кроме одного — жить на нашем содержании и объедаться на наших трапезах, к которым, судя по всему, он весьма неравнодушен.

— Да, похоже, наш стол и наши придворные дамы пришлись ему по сердцу, — сказала Феофано. — Если бы болгарское воинство одерживало на войне такие же блестящие победы, какие одерживает этот посол над нашими дамами, империя бы не устояла.

— Мне не нравится, что ты слишком часто показываешься в обществе и этих развратных дам, и этого посла-варвара.

— Свое внимание я безраздельно отдаю епископу Лиутпранду. Вот уж кто настоящий ценитель женской красоты, несмотря на свой преклонный возраст.

— Именно из-за него я сегодня так намучился и не раз выходил из себя.

— Ты называешь мукой охоту на дикого осла? Когда-то для тебя это было такой же забавой, как охота на арабов во время войны в Сирии. Если дошедшие до меня слухи верны, епископ отказался обнажить голову в твоем присутствии?

— Он сослался на слабое здоровье и головную боль, а в действительности просто хотел продемонстрировать свое непочтение. В конце концов я позволил ему прикрыть голову носовым платком с четырьмя узелками, как делают прачки на берегу Мраморного моря.

Императрица задержала взгляд на паре туфель, напоминавших по форме змеиные головы с яркими, как раскаленные угольки, рубинами на месте глаз, и кивнула:

— Эти.

Никифор взял туфли и поднес их сидящей Феофано. Она сунула в них ноги и, поднявшись, несколько раз прошлась перед зеркалом.

— До чего же я хороша! Вся — с ног до маковки, но главное мое сокровище вот здесь, посередине. — С этими словами она легонько прикоснулась к лобку, выделявшемуся под тонкой шелковой тканью туники, и громко захохотала.

— Ты гневишь Бога, одарившего тебя этими прелестями.

— Доброта Господня безгранична, достаточно попросить у него прощения, и его гнева как не бывало.

— Доброта Господня действительно не знает границ, чего не могу сказать о своей.

— Бог не нуждается ни в твоем согласии, ни в твоей помощи.

— Господь Бог всегда приходил мне на помощь, когда меня вынуждали защищать свою честь и достоинство.

— Теперь я понимаю, почему ты каждодневно молишься ему, не вставая с колен, — Феофано снова расхохоталась и, покачивая бедрами, отвернулась от Никифора.

— Когда-то я сумел защитить границы империи и присоединить к ней новые земли, отнятые у варваров. Став императором, я научился ограждать себя от придворных льстецов и от назойливых послов, вроде этого епископа, но мне очень горько сносить насмешки, которыми постоянно осыпает меня собственная супруга.

— Какой ты император, ты — монах, спящий на шкуре дикого осла и укрывающийся старой рясой. А потому тебе следует быть терпеливым, сносить все обиды, молча страдать, жертвовать собой, смиренно отказываться от альковных радостей, умерщвлять свою плоть, и без того слабую от рождения, да и от возраста. Восседая на троне, ты еще можешь позволить себе какую-нибудь дерзкую выходку, но здесь, когда я велю тебе поднять мои туфли и надеть их мне на ноги, ты должен смиренно выполнять мой приказ. Ни на минуту не забывай, что на трон тебе удалось взойти только потому, что именно я постоянно держала тебя в курсе всех планов Иоанна Бринги — самого умного и самого лукавого из всех врагов, с какими тебе когда-либо приходилось иметь дело.

У правды, подумал Никифор, прежде чем ответить, два разных лица. Однажды в пустыне какой-то мудрец сказал ему, что у правды семь лиц, но на собственном опыте он убедился, что тому, кто верит в Бога, достаточно и двух. Стараясь сдержать раздражение, он сказал:

— Ты прекрасно понимаешь, что Иоанн Бринга воспротивился бы твоим планам так же, как он противился моим. Раз ты предала его, значит, даже ты понимала, что он тебе не союзник.

— Ну да, ты на стену полезешь, но не признаешь, что столь многим обязан мне. Не забывай, однако, что я уже была во Дворце, вблизи трона, когда сам ты находился еще очень далеко и не имел сюда доступа.

— Верно, ты была моей союзницей, но помогал и Бог, а Бринга… Всем известно, что он взял себе в помощники дьявола, нарушив первую из заповедей Господних.

— Бринга не нуждался в помощниках, он был умен и хитер. А хитрость, по-моему, это не грех, раз многие мудрецы приписывают ее даже самому Богу.

— Не богохульствуй. Лишь неверные арабы приписывают своему Богу такое качество, как хитрость. Ты спутала Бога мусульман с нашим Богом.

Разъяренная упреком мужа, Феофано сняла с ноги туфлю и запустила ею в Никифора, но тот вовремя увернулся и в знак примирения поднял руки:

— Давай прекратим все эти бесполезные споры о прошлом. Меня ждут. А если тебе так уж хочется продолжить этот неприятный разговор, мы можем вернуться к нему позднее. — С этими словами он направился к двери, навстречу куропалату. Феофано же с яростью стала пинать туфли, выставленные рядами вдоль стены.

Император встретил своего брата Льва взглядом, в котором был не столько гнев, вызванный такой серьезной причиной, как кража формулы, сколько обезоруживающая печаль, глубокое огорчение.

— Этот второй визит за столь короткий промежуток времени дает основания полагать, что вы принесли какие-то новости, — сказал он.

Куропалат сразу понял, что зря поторопился и что лучше было бы как следует подготовиться к встрече с братом.

— Я думал, лучше держать вас в курсе всего, что имеет хоть какое-то отношение к пропаже пергамента, и считаю это своим долгом, хотя не знаю, удостоите ли вы меня аудиенции или предпочтете отложить разговор до другого раза. Дела преходящи, а время, как известно, бесконечно.

— По-моему, сейчас не самый подходящий момент для пустых философствований. Время бесконечно, но, к сожалению, это не то время, которым мы располагаем. Один лишь Господь распоряжается временем и отпускает его нам очень экономно. Однако ближе к делу.