Тотырбек Джатиев - Пламя над Тереком

— Ничего себе «не повезло». Целую неделю летчиков откачивали, — сказал Дядя Коля, — а после в больнице лечили. И не двух-трех, а четыреста пятьдесят человек! А «юнкерсы» и «мессеры» тем временем простаивали.

— Мы планировали их на небеса отправить, — с улыбкой говорил Хатагов, — а они отделались рвотой и поносом. Яд оказался залежавшимся.

— Так, — сказал Дядя Коля, вставая из-за стола, — пора и честь знать. Обговорили мы, кажись, все, если фашисты сунутся к нам — встретим. А ты, Иван, — обратился он к Плешкову, — сапоги доставай.

— Клянусь, Дядя Коля, — горячо проговорил Плешков, — вот не я буду, если завтра же сапоги или ботинки не достану своему командиру.

— Ну, смотри, — проговорил Дядя Коля, — завтра или послезавтра приеду проверю.

Поздней ночью Дядя Коля, обговорив и утвердив план совместных действий на случай нападения врага, отбыл в свой отряд.

А наутро по всей бригаде димовцев распространился слух: Хатагову Москва присвоила новое звание. Дело в том, что ночью была сброшена с самолета почта. В специальном мешке, на котором было написано «лично Юсупу», партизаны прощупали сапоги, френч с погонами и, как они уверяли, генеральские лампасы на бриджах.

Прежде чем посылку доставили в командирский блиндаж, люди по каким-то каналам успели распространить слух по всей бригаде. Куда ни ткнешься — всюду один и тот же разговор: Москва прислала комбригу новую военную форму и новое звание. Появились у партизанских костров «очевидцы», которые уверяли, что видели Хатагыча в генеральской форме. «Сапоги хромовые, блестят, как зеркало, кожаный реглан, серая каракулевая папаха, а на папахе красная лента, как у Ковпака. А еще в посылке был бочонок с коньяком, маленький такой, ну, литров на пять», — уверяли «очевидцы» и, сообщая подробности, делали вывод, что не самогоном же обмывать генеральское звание.

Когда эти слухи дошли до Хатагова, он вызвал Ивана Плешкова и спросил:

— Признавайся, твоя работа?

— Смотри в самое сердце, Дядя Ваня, то есть Юсуп, ни слова нигде не проронил! — отвечал тот, рванув на себе рубаху и обнажая грудь, чтобы командир «заглянул в сердце» своего адъютанта и поверил ему.

Видимо, как догадывался Хатагов, Федоров позаботился, чтобы ему прислали одежду. А кто пустил слух — выяснить уже было невозможно. Ему было очень приятно, что получил воинское звание, хотя далеко не генеральское, мысленно благодарил друзей за внимание, но его заботила сейчас мысль о серьезности положения бригады перед явно готовившимся наступлением фашистов на партизанский район. Был он крайне огорчен тем, что потеряна связь с Минском, что он не может передать последние важные новости Москве.

Он уже хотел послать Плешкова за обеспечивавшим связь с подпольем Зверьковым, как тот влетел в блиндаж и радостно доложил:

— Товарищ командир, Галюша из Минска пришла!

— Новости какие?

— Принесла новые бланки и пароль!

— О, это уже много, — проговорил Хатагов, — потолкуй с ней, потом доложишь обо всем. Значит, есть надежда, что в Минск пройдем?

— Теперь пройдем, товарищ командир, — отвечал Зверьков.

— А обратно, в Минск, когда она собирается?

— Обратно не собирается, товарищ командир. Ее гестапо разоблачило, но она от них ускользнула.

Галюша, прибывшая в отряд, была Станиславой Масевич. Ей было всего семнадцать лет. А когда гитлеровцы обрушили свои орды на город, Стасе не было и шестнадцати. Она училась и дружила с Верой Гринцевич — соседской девушкой. Когда началась война, дядя Веры Гринцевич, коммунист Леонид Марцинкевич, связал девушек с подпольем, а потом и с партизанами. Так они стали партизанками в бригаде димовцев. Стася и Вера устроились на работу в гебитскомиссариате и доставляли подпольщикам нужные сведения и документы. Вскоре они нашли единомышленников в лице Игоря Краснопевцева и Риты Фольковской. Устроили Риту в городскую управу, а Игоря — на железнодорожную станцию, и все вместе собирали необходимые для партизан сведения. Особенно удачно работали Стася и Вера. Они добывали пропуска на въезд и выезд из Минска.

Когда же Стася почувствовала, что полиция безопасности засекла ее, она все бросила, прихватила самые нужные документы и пошла «домой» — в бригаду димовцев.

Хатагов позднее сам встретился со Стасей, все расспросил, узнал и на узком совещании комсостава бригады сообщил о своем решении выехать на личное свидание с Орлом в пригород Минска. Орел был один из самых деятельных партизан-разведчиков, работавших в Минске, в подполье. Хатагова пробовали отговаривать от поездки, но он категорически отказался принимать чьи-либо советы. Когда с Орлом прекратилась связь, он дальше не мог оставаться в неведении, потому что тот находился в самой гуще, в самом центре малых и больших немецких штабистов.

— В полете ли ты, Орел? — вздыхал Хатагов. — Я должен знать, должен! Без тебя я как без глаз и ушей — действую вслепую.

Все было решено, однако оставался один вопрос: не подведет ли связной, ефрейтор Кугель, который в одной из перестрелок с эсэсовцами открыл по своим огонь и добровольно перешел к партизанам Хатагова. Куда бы позднее его ни посылали, он всегда шел с охотой, предварительно пропев «Интернационал». Некоторые в штабе думали сперва, что он матерый гитлеровский лазутчик, но когда увидели, что даже Макар после совместной операции обнимал Кугеля, как друга, ему поверили.

Но сейчас Кугелю поручалось слишком ответственное дело, от которого зависела судьба людей, в том числе и Хатагова. Последний решил спросить Макара, что он скажет по этому поводу. «Наш парень до конца! — ответил Макар командиру. — Не подведет». И Кугель не подвел. На третий день, утром, он явился в Янушковичи и вошел в хату, где его ждали Хатагов и Плешков, Зверьков, Чуприс и группа автоматчиков. Кугель вручил командиру ответную шифровку, кратко рассказал, как ему удалось найти черный камень со свастикой в полуразрушенной стене дома, вынуть его, положить «почту» и взять на другой день ответ. Зверьков быстро расшифровал цифры: «Орел летает. Лекарство во вторник. Встречай у первого ящика. Лукавый».

Кугелю предоставили заслуженный отдых и отослали спать. А Плешкову командир приказал подготовить свою старую крестьянскую одежду, в которой на «железку» ходили, взять с собою Макара и Золотухина, приготовить на всех документы и двинуться «в поход за солью».

Зверьков все подготовил по высшему классу — сало, крупу, муку: соль можно было только на эти продукты выменять. Документы были такие, что комар носа не подточит. И когда Иван Плешков все проверил, искренне обнял Зверькова: «Ну и мастак ты. Недаром тебя аферистом прозвали!»

…Густая роща, подходившая почти к самому Минску, была на границе третьего кольца оцепления города. Здесь, под поваленной бурей огромной сосной, был так называемый «первый почтовый ящик». Отсюда димовцы получали сведения, сюда они посылали связных, сюда же выходили на связь некоторые подпольщики. Орла еще не было. «Как он проберется через тройное кольцо? — думал Хатагов. — Под видом охотника? Торговца? Как?»