Тотырбек Джатиев - Пламя над Тереком

Прошло пять суток с тех пор, как полковник Линьков послал группу Хатагова на задание, пять суток тревог, бессонных ночей, стычек с вражескими заслонами. Но ни потери товарищей, ни невероятные усилия воли, ни постоянное, до полного предела нервное напряжение, ни физическая усталость — ничто не могло сломить в этих людях упорства, желания добиться успеха, во что бы то ни стало выполнить приказ командования, нанести удар по захватчикам.

Шли всю ночь. Когда занимался рассвет и птичьи голоса оповестили лесных жителей, что наступает новый день, Хатагов с друзьями и пленный фашист вошли в расположение партизанской базы. Усталые, измученные походом, голодные, но радостные подрывники обнимали своих друзей. Хатагову даже показалось, что он находится в раю, и, если бы его ноги были ему послушны так же, как пять дней назад, он бы наверняка пустился в пляс. А сейчас он чувствовал такую слабость, что не знал, хватит ли у него сил доложить командиру о выполнении задания.

У штабного блиндажа их встретили двое военных? один — молодой офицер с бородой, разлившейся по всей груди, другой — круглолицый чернявый молодой человек. По их выправке и по тому, как они держались, Хатагов понял, что это новое начальство.

— Поздравляем с выполнением задания, — сказал молодой офицер и протянул Хатагову руку. — Я — командир отряда Щербина Василий Васильевич, а мой коллега — комиссар Кеймах Давид Ильич. Оба мы из Москвы, десантированы к вам, в тыл врага. — Он особенно, как показалось Хатагову, сделал ударение на словах «к вам, в тыл».

— Я вас такими и представлял, — спокойно ответил Хатагов. — Мне полковник Линьков говорил, что ждет вас и что в его отсутствие надо подчиняться вам. Он сказал, что ваша партизанская кличка, — Хатагов посмотрел в глаза Щербине, — «Борода», а ваша — «Дима Корниенко».

Хатагов кратко доложил о выполнении задания, сказал о «языке» и закончил сообщением о гибели двух товарищей.

Командир и комиссар сняли шапки и полминуты стояли молча. Это все, что они смогли сделать, отдавая честь погибшим.

Потом Щербина пожал руки вернувшимся с задания партизанам и объявил им благодарность командования.

— А сейчас, товарищи, идите отдыхать, — сказал Щербина, — на подробный доклад об операции мы вас вызовем.

— Хорошенько отдохните! — добавил комиссар.

С первой же встречи комиссар Кеймах сразу пришелся по сердцу Хатагову. Может, лицо его вызывало расположение или прямой и умный взгляд, трудно сказать. Скорее всего весь облик этого человека, говоривший о мужестве и отваге и вместе с тем о доброте и внутреннем тепле, которые так и выплескивались наружу сквозь внешнюю суровость и официальность.

«Хорошенько отдохните!» — это было сказано не для красного словца. Нет. В голосе, в интонации, в лаконичности звучала подлинная забота и человечность. Выражение его лица как бы говорило: герои! Вас бы сейчас в Сандуновские бани, искупать, помыть, не жалея мыла, да в чистое белье вас, да в теплую постель. И конечно, ужин с вином… Так думал Хатагов, устраиваясь в блиндаже, на сыроватых сосновых ветках. Сейчас над ними была крыша в три наката из толстых бревен, а у входа в блиндаж — свои, падежные люди. Словом, все для сна, который незамедлительно и воцарился в блиндаже.

Кто из них спал дольше, никто не скажет, потому что, как только Хатагов открыл глаза, его тут же тихо окликнул Иван Плешков.

— Можешь даже кричать, я уже давно не сплю, — послышался сонный голос Петра Адамовича.

— Ну, давно или недавно — проверять не будем, — сказал, потягиваясь, Хатагов. — А вот начальство, видимо, совсем о нас забыло.

— Надо бы высунуться из землянки да посмотреть, что на свете делается, — с ленцой в голосе протянул Адамович.

— На свете, — передразнил его Плешков. — Бьюсь об заклад, что над нами уже звезды горят…

Не успел он «втравить» друга в спор, как у входа в блиндаж послышались шаги и чей-то голос произнес:

— Товарищ Хатагов! К командиру!

— Здесь Хатагов, но как я найду командира?

— Я покажу, следуй за мной!

Хатагов выбрался из блиндажа. В лесу было так же темно, как в землянке, и он окликнул партизана:

— Эй, не беги так, за тобой не угонишься.

Блиндаж командира был недалеко.

Когда Хатагов вошел, он увидел комиссара и командира, сидевших за сколоченным из березовых обрубков столом и просматривавших какие-то бумаги.

— Товарищ командир, по вашему приказанию…

— Присаживайтесь, — перебил его Щербина. При этом он указал на солидный комель.

Хатагов сел.

— Как отдохнули, джигит? — спросил, улыбаясь, Кеймах.

— Благодарю, товарищ комиссар, с комфортом, как в лучшей гостинице. — А про себя подумал: с чего бы это у них такое хорошее настроение?

— Харитон Александрович, вы сами-то хоть видели, что натворили вчера гитлеровцам? — затянувшись папиросой и хитро прищурившись, спросил командир.

— Видел, Василий Васильевич, но не все, — не поняв вопроса командира, ответил Хатагов.

— Вот то-то, дорогой! — серьезно сказал Щербина. — А вот нам уже донесли подробности об этой диверсии…

Хатагов весь обратился в слух.

— Вы такое натворили! — продолжал Щербина. — Я уже в Москву сообщил. Работа — высший класс, Харитон Александрович.

— Этот эшелон, — отвечал Хатагов, — не первый и не последний. Пусть у Гитлера поджилки трясутся. Правда, вчерашний очень уж долго громыхал.

— Еще бы не громыхать! Взорванный вами эшелон состоял из тридцати двух вагонов и платформ особо важного груза. Вы представляете себе? Тридцать два вагона снарядов, бомб и танков не дошли до фронта!

— Я видел, что состав был длинным. А когда загремели вагоны и полезли друг на друга, я понял, что спасут меня только собственные ноги.

— Нам сообщили, что весь район ходуном ходил от взрывов.

— И моральный эффект велик, — добавил комиссар.

— Мне остается сказать только: служу Советскому Союзу, — проговорил Хатагов.

Помолчали. Командир закурил. Снова заговорили о делах, о новых планах и боевых операциях. Расстались поздней ночью, пожелав друг другу крепкого сна.

Летом сорок второго года Красная Армия вела тяжелые оборонительные бои на гигантской линии фронта, протянувшегося от Баренцева до Черного морей. Немецко-фашистские орды, вооруженные самым современным оружием, рвались вперед. В оккупированных районах вводился свирепый режим фашистского террора.

В Налибокскую и Эвенецкую пущи, где базировалась группа Хатагова, через все заслоны гитлеровцев просачивались сводки Совинформбюро. Они были малоутешительны. С болью в сердце узнавали партизаны, что гитлеровские войска продвигаются к Волге, к Сталинграду, нависли над Севастополем, протягивают свои щупальца к Кавказу. С получением каждой сводки все яснее вырисовывались военные планы германских вооруженных сил.