Тотырбек Джатиев - Пламя над Тереком

— Да что вы, — стала она возражать, — мы же ничего такого не несем, идемте рядышком, оно как-то спокойнее, когда рядом.

Федоров и Хатагов доверяли ей, но о минах решили не говорить.

— Я, Мария Григорьевна, торговка, — отвечаю ей, — если наткнусь на засаду — по мне плакать некому. А у вас — четверо. Вот во имя их жизни и идите.

Не знаю, догадалась ли она о чем или просто послушалась, но только пошла впереди. Я ведь не имела права сказать ей, да и не надо было. Отпустила ее метров на пятьдесят, да так и идем. А как стали приближаться к дороге Минск — Вильнюс, смотрю — из невысокого кустарника выходят трое, а потом и четвертый показался. Кто же они, думаю, немцы или полицаи?

Мария Григорьевна, как шла первой, так первой к ним и подошла. Они ее как воронье облепили Вижу — полицаи. Все у нее из корзины вытряхивают, обыскивают, документы спрашивают. Она вся дрожит. Я при виде такой картины ужаснулась и чуть не вскрикнула. А тут на меня нервный смех-то и напал. Рассмеялась я, а один полицай услышал, бросил на меня свирепый взгляд, от-делился от четверки и, подойдя ко мне, гаркнул:

— Над кем смеешься?

Я со страху-то начала ему говорить, и все не так, как надо.

— Смеюсь, — говорю, — что народ вас так боится.

— А вот мы сейчас вывернем наизнанку твою корзину, тогда посмотрим, как ты будешь смеяться.

У меня все внутри так и похолодело. Чувствую, что пропаду, а как спастись — не знаю. Приложила ладонь к уху, переспрашиваю.

— Ты что, глухая? — орет он мне в самое ухо.

— Глуховата, глуховата немного, — говорю ему, а сама соображаю, что же делать-то.

— Корзину, глухая тетеря, вытряхивать буду, поняла?

— Поняла, голубчик, поняла, — отвечаю ему, — выпить надо.

Смотрю, глаза его чуть подобрели. Ага, думаю, клюет на этого червячка.

А трое полицаев уже обыскали Марию Григорьевну, документы проверили, она и пошла. А я стою сама не своя. Гляжу, те трое теперь ко мне идут. Подошли вплотную.

— Ну, — говорит один из них, — чего рот разинула? Давай вытряхивай все из корзины.

— Мы тебя, — стращает другой, — к господину Вилю отведем.

Я знаю, что все это они могут сделать. А сама стараюсь придумать что-нибудь, чтоб полегче обыскали. И держусь из последних сил, потому что если хоть один мускул дрогнет на моем лице или голос чуть изменится — этим выдать себя могу. Собралась я с силами и говорю им:

— Ну что ж, власть ваша, обыскивайте!

Смотрю, а один полицай сзади заходит, видно, хочет стукнуть под донышко корзины. Я поскорее поставила корзину на землю, присела на корточки и стала бережно выкладывать из корзины яйца. А мозг лихорадочно работает: что бы еще придумать. Моя медлительность вывела из терпения старшего полицая, того, который первым подошел ко мне.

— Сидит, как утка. Давай живее, не то поддам ногой. Слышишь, ты?

— Власть ваша, — говорю, — поддашь, да только что вы сами-то от этого иметь будете? Только мне горе причините, а себе никакой выгоды.

Полицай понял, на что я намекаю. Он хитро прищурился и спрашивает:

— А что у тебя есть? Что можешь дать?

Ответ у меня уже был готов:

— Знаю, хлопцы, что мало зарабатываете. Вот сколько наберу денег — все ваши будут. Будет на два литра — ваше счастье. Если меньше — не обессудьте.

Как только я назвала их хлопцами, они все вчетвером и глаза вытаращили. Дескать, вот еще, приятельница объявилась. Пошушукались меж собой, и снова старший обращается ко мне:

— Ну, ладно, давай, сколько там у тебя…

Набрала я двадцать пять марок и показываю ему. Посмотрел он, покачал головой:

— Мало! Нас четверо — по чекушке и то не выходит, А я ему:

— Да не мелочитесь, хлопцы. Я вам еще пяток яиц подкину на закуску. А если и этого мало, то ведите меня не только что к Вилю, а к самому лешему на рога.

Ну, думаю, все что могла, как истая торговка, использовала в свою защиту. И аргументов больше не осталось.

Они опять пошушукались, и слышу над самым своим ухом:

— Ну, ладно. Клади яйца в пилотку. — И подставил мне свою шапку под самый нос.

У меня несколько яиц уже было выложено на землю, я подняла их и пять штук положила ему в шапку, а остальные поспешно стала укладывать обратно в корзину. Но пилотка полицая торчит и торчит перед самыми моими глазами. Я ее легонько отстраняю рукой, поднимаю голову, смотрю на него:

— Чего тебе еще от меня надо? Что суешь пилотку под пос?

— А марки где?

И правда, в этом переполохе я деньги ему не отдала, а обратно в карман жакетки положила.

— Хорошо, — говорю, — сейчас отдам ваши деньги.

Уложила все в корзину, бросила ему двадцать пять марок в пилотку, подняла с земли корзину и хотела уже идти. А он кричит:

— Подожди! Может, ты не все марки положила?

— Знаешь что, — вскипела я, — на черта мне ваши марки вместе с вами сдались!

За эти слова он мне дал такого тумака, что я, стараясь устоять на ногах, пробежала несколько шагов да так и пошла своей дорогой, радуясь, что вырвалась из этого ада.

Дальше я пошла по направлению к деревне Паперни. Шла и думала: «А каков же будет следующий партруль?» В кустах меня поджидала Мария Григорьевна. Вместе мы благополучно прошли Паперни и несколько других деревень. Уже и Минск стал виден. А на дороге, у входа в столицу Белоруссии, стояла старая деревянная будка. Она и теперь, проклятая, там стоит. Падали вокруг нее бомбы и немецкие, и, позднее, наши. Все кругом сгорело, а будка стояла и дьявол ее не брал.

— Здесь, — говорю я Марии Григорьевне, — нас могут задержать и спросить, куда мы ходили. Запомните: ходили в деревню продуктов наменять для детей. Теперь домой идем.

А Мария Григорьевна отвечает:

— Хорошо, только вы говорите с ними, а я буду поддакивать. У меня, знаете, язык деревенеет при разговоре с этими бандитами.

Дошли до будки, все, кажется, хорошо было. Ну, думаю, пронесло. Да не тут-то было. Смотрим, из будки, ну, прямо как черви после дождя, стали выползать эти выродки. От страха, что ли, не знаю, но мне показалось, что их очень много. Первым отозвался немецкий офицер:

— Ком, ком, матка! Документы, паспорт, аусвайс.

Подала я ему свой пропуск и паспорт, Мария Григорьевна— свои документы протянула. Он тут же достает увеличительное стекло и рассматривает — нет ли подчисток. Но документы были настоящие, немецкие, и я была спокойна. А в это время один из полицаев спрашивает:

— Где были? Зачем?

— Да вот, кой-чего наменяли для детей.

Офицер проверил документы и вернул нам. Я взяла свою корзину, а Мария Григорьевна — свою, и мы пошли.

«Легко отделались», — только подумала я, как вдруг почувствовала на своем плече чью-то тяжелую руку. Оглянулась— полицай, который спрашивал нас, где были.

— Что еще? — спрашиваю.

— Хочу твою корзину проверить, — говорит он мне.