Гусейн Наджафов - Лодки уходят в шторм

— Товарищи, дорогие мои товарищи! Реввоенсовет поручил мне сказать вам горькую правду. Вы слышали ультиматум. Наше положение безвыходное. Тугая петля сдавила нам горло. Сопротивление бессмысленно. Нам не устоять против английских кораблей. Сегодня сила на их стороне. Но, товарищи, не дадим англичанам торжествовать победу! Топите оружие, прячьте его, возьмите с собой и уходите! Сейчас мы раздадим вам все деньги из партийной кассы. Получите — и уходите! На рыбницах, на кулазах — кто как может, но уходите. Ночь ваша союзница. Уходите, товарищи, чтобы вернуться победителями. И если кого-то из вас настигнет вражеская пуля, пусть он, умирая, помнит, что не вечно же эти господа из заморской страны будут бороздить наше море, топтать нашу землю. Недалек день, когда они ответят нам за все, сполна ответят, и за сегодняшнее поражение тоже ответят, можете не сомневаться! Прощайте, товарищи! — Коломийцев низко, в пояс поклонился народу.

И сразу толпа пришла в движение. Заголосили женщины, заплакали дети. Люди засуетились, в толчее окликая друг друга, и собирались отдельными группами.

Хлопот было много. Одни получали деньги, другие готовили лодки, третьи собирали в дорогу все, что могли.

Наступила ночь, встречная и полнолунная. Луна то скрывалась за облаками, то выплывала и заливала сиянием землю и море.

"Перебойня" еще в день налета вошла в бухту. Там она простояла весь следующий день, а с наступлением темноты команда обмотала тряпьем медную трубу, чтобы не блестела в лунном свете, и катер тихим ходом тенью проскользнул мимо "Биби-Эйбата" и вышел из залива.

Баркас "Кура" принял на борт председателя Реввоенсовета Наумова, группу ленкоранских моряков и красноармейцев и тоже тихо вышел в море, взял курс к восточному берегу.

Группа бывшего начальника краевой милиции Ивана Сурнина, состоявшая из девятнадцати человек, среди которых была и жена командира катера "Ласточка", захваченного в море сальянской береговой охраной, погрузила на парусную лодку пулемет, бочонок воды, немного рису и муки и под покровом ночи пошла по протоке, через камыши. На рассвете она была в нескольких километрах от Ашур-Аде.

Группа Василия Бойцова, в основном радисты, пошла в сторону Потемкинской косы. Недалеко от мыса, около рыбацкой ватаги, остров рассекали небольшие проливы. В одном из них стояла лодка-туркменка. Разбудили хозяина, пожилого туркмена. Предложили денег, чтобы он доставил их в Красноводск.

— Не могу, — отказался туркмен, — подписку дал не выходить в море. Там старый кулаз есть. Хочешь, бери, сам плыви. Деньги не надо, так бери.

Радисты вышли в море на кулазе.

Лидак с женой и несколькими красноармейцами ушли на той же утлой лодке, на которой приплыли из Ленкорани.

Еще много лодок, больших и малых, парусных и весельных, ушли в ту ночь в неизвестность.

А те, кому не хватило места в лодках — а таких набралось около двухсот человек, — ушли по Потемкинской косе. Они шли через проливы, по грудь в воде и тине, над ними витали тучи комаров, от которых не было никакого спасения.

Агаев вместе со своим секретарем перешли по косе на материковый берег, договорились с персом, и он повел их через камыши и леса в сторону города Мешедесера.

Канделаки, секретарь горкома партии Ленкорани, решил тайком пробраться в Бендер-Гяз.

Сухорукин навязался идти с ним.

Последним покинул остров Коломийцев. Деньги, выданные ему наркоминделом, он раздал красноармейцам, оставив себе небольшую сумму на первое время. Сейф с драгоценностями — золотым подносом и кувшином для мытья рук, кальяном, украшенным драгоценными камнями, — он зарыл в землю, распихав по карманам небольшие по размеру предметы: золотой портсигар, бриллиантовое кольцо и золотой мужской перстень. На груди, в специальной подкладке рубахи, лежали его верительная грамота, обращение Советского правительства и письмо консула Садых Хана. Коломийцев намеревался миновать опасную зону сосредоточения казаков и пробраться в Тегеран…

Едва небо позеленело и на востоке над морем запылала багровая полоса восхода, все население острова собралось на берегу. Сотни две мужчин грузились на лодки. Это были и красноармейцы с Мугани, — они настолько устали, что не могли пойти со своими и решили сдаться на милость победителя: будь что будет! — и ашурадинские рыбаки и солдаты. Их матери и жены причитали и ревели в голос, сердцем чувствуя, что провожают их на погибель. Мужья с трудом отрывали от себя голосящих жен и по воде догоняли отчалившие лодки. Крики женщин и плач детей долго неслись вслед каравану лодок, удалявшемуся от берега.

Как только лодки столпились у борта "Вана", с "Орленка" и со шлюпок с английскими солдатами на них навели пулеметы, приказали подняться на борт всем прибывшим.

На палубе солдаты в шортах и пробковых шлемах обыскивали людей, отбирали деньги и все мало-мальски ценное, допрашивали:

— Большевик? Комиссар?

И кое-кто отвечал:

— Ушли комиссары! Упустили вы их, господа хорошие!

Всех сдавшихся загнали в душный, темный трюм.

А женщины еще толпились на берегу, еще голосили и плакали.

За их спиной послышался топот копыт. С материкового берега по мелководью и косе прискакал командир казачьего полка полковник Филиппов с отрядом казаков. Он громко, во всеуслышание заявил:

— Если кто из мужчин остался на острове, пусть явится добровольно. Обнаружим — расстреляем на месте!

Казаки обшарили весь остров, но не нашли ни одного мужчины.

По Потемкинской косе, по всему южному побережью от Бендер-Гяза до Карасу, по дороге на Астрабад, в окрестных селах и лесах день и ночь рыскали казаки, охотясь на беглецов с Ашур-Аде.

В первый же день на персидском берегу выловили большую группу красноармейцев. Их избили и отправили на "Ван".

Вечером следующего дня в Бендер-Гяз к есаулу Залесскому привели связанных по рукам Канделаки и Сухоруки на.

— Кто такие? Большевики? — начал допрашивать Залесский.

— Красноармейцы мы, из Ленкорани. Шли в Бендер-Гяз, чувяки купить. — Канделаки выставил вперед босую грязную ногу.

— Чувяки? — рассвирепел Залесский. — Будут тебе белые тапочки! — Он криво усмехнулся. — Напрасно врете, мы знаем, что вы оба большевистские комиссары.

— Я не большевик, — замахал руками Сухорукин. — Я эсер. Да, я сотрудничал с большевиками, но у нас с ними идейные расхождения.

— Расхождения, говоришь? Ничего, мы тебе вправим мозги, все тютелька в тютельку сойдется, — пригрозил Залесский, ухмыльнувшись.

Длинный Сухорукин сник — сложился почти вдвое.

— Слушайте, вы не имеете права арестовывать нас, тем более грозить расправой, — запротестовал Канделаки. — Мы граждане Советской России, а она не воюет с Персией. Если мы попали на персидскую территорию, то это чистая случайность, и вы обязаны интернировать нас.