Семён Шуртаков - Вершина Столетова

— Все как-то некогда…

«Вот это правильно. Тут уж она не подкопается. Так и буду держать».

— Некогда? — опять переспросила Соня, и опять он подумал, что, наверное, рано начал торжествовать. — А для Ольги как-то целый день нашелся?

«Ну, скорей, скорей, чего ты мямлишь? Ответь что-нибудь такое, чтобы она…»

— Так то ж дельное!

«Ну, и то хорошо».

— Ага! А сюда ходить, значит, так себе, вроде бесплатного приложения? Понятно!

«Вот уж на этот раз определенно промахнулся… Да и черт знает, что отвечать ей. Все как-то наизнанку получается…»

Все это время Андрей очень внимательно рассматривал свои руки и не знал, куда их девать: то ли держать на коленях, то ли положить на стол.

Так и не решив этого трудного вопроса, он перестал на них смотреть и поднял глаза. Но, встретившись с устремленными прямо на него черными горячими глазами Сони, уже в следующую же секунду понял, что сделал последнюю и, может быть, самую непоправимую оплошность.

После того как он, так же невпопад, ответил еще на два-три вопроса Сони, ему уже ничего не оставалось, как сказать, что у него сегодня что-то побаливает голова, солнцем, должно быть, напекло.

— Да и душно здесь, пожалуй, не то суперфосфатом, не то какой-то травой пахнет, — соврал он для большей убедительности.

— Никаким суперфосфатом у меня не пахнет, — обиделась Соня. — Выдумал ты это! И не душно совсем, окна открыты, сквозняк гуляет. А впрочем, если не хочешь сидеть, пойдем на волю… Нет… Вот что, — на Соню он больше не смотрел, но по голосу понял, что она лукаво улыбнулась, — пойдем к нам ужинать. Огурцами малосольными угощу.

Он было начал отказываться: недавно ел и вообще что-то нет никакого аппетита.

— Вот и хорошо, — Соня засмеялась. — Меньше съешь.

На улице он себя почувствовал свободнее. Тут и на руки смотреть не надо и говорить можно о самых разных вещах.

А за ужином, весело похрустывая огурцами и разговаривая то с матерью Сони, то с ее меньшим братом, Андрей вел себя уже совсем непринужденно, даже шутил и дивился на свое недавнее косноязычие. Теперь он нашел и объяснение ему: «Инициативу сразу упустил, парень, — инициативу надо всегда держать в своих руках!» Он поедал все, что только подавала ему Соня, забыв, что у него «нет никакого аппетита». А когда вспомнил об этом, так опять же легко отшутился: аппетит приходит во время еды.

— Много книг у тебя. Любишь читать? — спросил Андрей, когда они вышли из избы и сели на лавочку у палисадника. Он и сейчас, оставшись с Соней наедине, чувствовал себя легко и свободно. Он даже мог, например, взять и обнять ее. Конечно, не обязательно на этом показывать свою храбрость, но если он захочет, он ее обнимет. Да, да, рука не дрогнет!

— Летом времени не хватает, а по зимам много читаю, — Соня говорила тихо и задумчиво. — И знаешь, что иной раз подумаешь, Андрюша… только ты не смейся, погоди смеяться… Сколько в книгах про любовь пишется! Особенно вон взять Тургенева или Гончарова. Не только про любовь, конечно, и о жизни, которая тогда была, и о другом. Но и про любовь много. Очень много!..

Воздух загустел, в нем появились запахи, днем неуловимые. Из палисадника потянуло пряным ароматом мяты. Избы на той стороне улицы постепенно тонули в сумраке летней ночи, а над ними все ярче разгорались крупные звезды.

— И ведь так хорошо пишется, сердце замирает, когда читаешь, — продолжала Соня. — А раздумаешься — любовь-то у всех этих Лаврецких неинтересная, больше от безделья. Ведь они же ничего не делали в жизни, только и занимались своими романами. Худосочная такая любовь!.. А по мне… — Соня выпрямилась и закрыла глаза, — по мне, Андрюша, так, чтобы утонуть и не выплыть…

Разговор начинал принимать опасный оборот. Андрей боялся, что тут он может оказаться не на высоте. Да еще этой мятой пахнет — аж голова кружится… И чтобы свести так высоко залетевший разговор на землю, он проговорил:

— Не выплыть? А как же тогда дело, работа? Получится, как у них?

— Так это ж одно другому не мешает! — все тем же мечтательным голосом воскликнула Соня. — Даже наоборот! Вот я сейчас такую силу в себе чувствую, гору своротить могу…

«Это как же понимать?» — подумал Андрей.

А Соня, поняв, что проговорилась, наклонила голову и закрыла лицо руками.

— Плету я нынче что-то несуразное… Ты, Андрюша, не обращай внимания.

— Да нет, я ничего… Я не обращаю…

«Ну, брат, и сказанул! Не обращаю! Лучше-то ничего не мог придумать?»

Соня отняла руки от лица и резко выпрямилась.

«Дурак! Ведь она может сейчас же уйти. Сию же минуту! И правильно сделает, если уйдет!»

И он положил руку на ее плечи. Нет, не для того чтобы храбрость показать, — до этого ли тут сейчас было! — просто надо же ее как-то задержать. Вот и положил нечаянно. А может, эта мята сбила его с толку — прямо беда, до чего густо пахнет этой травой из палисадника!

Соня не ушла. Она слегка вздрогнула и, если только это ему не показалось, чуть подалась в его сторону. Нет, не показалось! Он почувствовал, как плечо само подвинулось под его ладонь, будто Соня хотела сказать этим: ну, смелей же, смелей!

И он осмелел и обнял ее.

А кругом лежала необыкновенная праздничная ночь. Она дышала на них ароматом трав, звенела невидимыми кузнечиками, улыбалась тысячами звезд.

Ну, что бы значило! Вечер сегодня был как вечер, как вчера и позавчера, ничего особенного. А вот поди ж ты — какая чудесная ночь за ним наступила!..

Тоня сидела на кучке соломы, подобрав под себя ноги, и говорила, говорила без умолку. Из-за омета доносился ровный грохот молотилки, крики мальчишек-возчиков.

Тоня рассказывала обо всем, что произошло в ее жизни за последние два дня: научилась запрягать лошадь, определяла всхожесть семян, чуть не поругалась с Николаем Илларионовичем. Упомянула и о том, как смотрела вчера кино и был очень плохой звук, и о том, как ее после сеанса вызвался проводить здешний учитель.

Это было в характере Тони — с чисто детской беззаботностью сыпать все подряд, а там пусть взрослые разбираются, что к чему. Однако, слушая ее сейчас, Илья подумал, что Тоня потому, наверное, так сбивчиво и подробно рассказывает всякие мелочи, что боится, как бы Илья не заговорил о том, о чем говорить ей, должно быть, не хотелось.

Тоня заметно посвежела на полевом воздухе, лицо и руки покрылись прочным слоем загара. От солнца еще светлей стали волосы, которые она теперь заплетала в маленькие косички и петельками подвязывала за ушами. Даже голос, казалось, изменился, стал крепче. Только в глазах, где-то в самой глубине ее очень живых, ясных глаз, таилось прежнее тревожное ожидание.

За ометом просигналила машина.

— Это мне, — сказал Илья, вставая.