Семён Шуртаков - Вершина Столетова

— А ну, прибавь газку, Андрей!..

— Жми на полный!

— Соня, Соня! Не поддавайся!

Баян уже не пел, а только всхлипывал и шумно, глубоко дышал, как загнанный, пропадая совсем и оживая вновь. Баянист взмок и в изнеможении то клал голову на планки, то откидывал назад, поправляя заодно этим жестом и свои длинные волосы, падавшие прямо на глаза. Пальцы давно перестали бегать по перламутровым пуговкам — баянист жал на них всей пятерней.

А Андрей с Соней все носились по кругу, и пол гудел и стонал под их ногами. Вот Андрей с лету схватился за носок сапога и, став похожим на цаплю, запрыгал, как через кольцо, через свою же согнутую ногу, а вот прошелся перед Соней колесом. Но и этого ему показалось мало, и он начал нещадно колотить ладонями по груди, по коленям, по голенищам сапог и прямо по полу, даже по лакированному козырьку фуражки наклонившегося над ним парня как-то ухитрился ударить раз-другой.

— Эй, жги-говори!

Тесное кольцо парней и девушек ни минуты не оставалось на месте. Суживаясь до того, что нависало над танцорами, и тут же снова раздаваясь, оно постоянно двигалось, охало, вскрикивало.

— Э-э, да что там!

Андрей взвился вверх и, упав плашмя на руки, завертелся волчком, завертелся разудало, напропалую. Чтобы лучше видеть, задние ряды навалились на передние, началась давка. Соня, оттесненная наседавшим кольцом молодежи к Андрею, взмахнула руками, да так и оставила их вытянутыми, как расправленные крылья. И казалось, летит-парит над крутящимся внизу Андреем, часто-часто перебирая ногами по воздуху, совсем не касаясь пола.

— Ай, жарь жарче!

— Крути-верти!

— Бей-бей, не жалей!

— Со-оня-я!

— Андрюша, дру-уг!

— О-ох!.. — облегченно прокатилось по клубу вместе с последним вздохом захлебнувшегося баяна.

Ребята и девушки, точно это они сейчас отплясывали в кругу, отирались платками, шумно и прерывисто дышали.

Только теперь все почувствовали, что в клубе стоит нестерпимая духота, и дружно повалили на улицу.

Луны не было видно. Она, должно быть, окончательно заплуталась где-то в ветлах. Ковшик Большой Медведицы опрокинулся и уперся ручкой в ветряной двигатель, силуэт которого высился на крыше соседнего дома. Значит, было уже за полночь. Шумная толпа молодежи с песнями, хохотом и гамом растекалась по улицам и переулкам села.

Андрей шел рядом с Соней и молчал. Соня еще не успела отдышаться, и белый бантик то опускался, то поднимался на ее груди. Лица из-за темноты было почти не видно.

Андрей не знал, о чем сейчас можно говорить с Соней, все еще видя ее летящей в стремительной пляске, с разгоревшимися глазами и откинутой головой. И в ушах еще стояли слова, сказанные кем-то из парней по выходе из клуба; «Ветер, а не девка! Попробуй угонись за такой!»

Соня попросила платок (свой она потеряла в клубе) и, поймав взгляд Андрея, тихонько рассмеялась.

— Что, или не узнаешь?

Андрей не нашелся, что ответить. Понимая, что в их отношениях с Соней произошла какая-то перемена, он и верил и не верил в это и поэтому, наверное, все еще не мог найти нужного тона.

— Меня-то что, — присаживаясь на лавочку у своего палисадника, продолжала Соня. — Вот тебя я сегодня не узнала — это да!.. Даже чудно как-то: ты — и вдруг…

Андрей опустился рядом на траву.

— Знаешь, Андрюша, уж больно ты робким, вялым тогда, полтора года назад, мне показался. Ты не сердись, конечно, но я подумала: вот мямля-парень, ни богу свечка ни черту кочерга. А мямлей я не люблю. Не люблю, которые ждут, когда им взнуздают, а уж потом они сядут и поедут. Люблю первых, хватких, люблю, кто умеет сам взнуздывать… Ну, потом-то поняла, что ты только с девушками такой, а в остальном никому не уступишь.

На улицах села становилось все тише.

— И первый-то раз не узнала я тебя, когда ты «не на свидание» ко мне пришел. Помнишь, насчет простоя на паровом поле?.. Как я тогда разозлилась на тебя, если бы ты знал!.. И все думать, думать о тебе после этого почему-то стала. С сердцем, со злостью, а думаю… И вот нынче опять — глядела и не узнавала. Только злиться-то сейчас совсем не на что…

Соня положила руку на голову Андрея и, слегка нажимая, провела по волосам со лба до затылка. Андрей и сам не заметил, как голова его очутилась у нее на коленях.

По краю неба пронеслась, распушив огненный хвост, падучая звезда.

Петухи по селу начинали предутреннюю перекличку.

С середины июня подули горячие сухие ветры.

Сначала они дули робко и с большими перерывами, точно выбирали себе нужное направление, потом пошли сплошным знойким потоком, иссушая и сжигая все на своем пути. Поток этот с каждым днем нарастал и шел теперь в одном северо-западном направлении. Похоже было, что где-то там, на границе мертвых Каракумов, ветры прорвали сдерживавший их до сих пор заслон и поспешно устремились на живую плодоносящую землю.

Обычно суховеи приходили в конце мая — начале июня или совсем не приходили. Тем страшнее появление неприятеля, когда его уже перестают ждать. Что лето будет засушливым, это стало ясно еще месяц назад, и весь этот месяц на полях шла жестокая, изнурительная борьба с засухой, с сорняками. И вот, когда силы были уже истощены, но кое на какой урожай, казалось, все же можно было надеяться, пришел суховей. Он точно за углом ждал.

Сухие ветры несли с собой мертвящее дыхание пустыни, и все живое немело и в изнеможении сникало на их пути. Они насквозь прокаливали и без того горячий воздух, и если раньше земля хотя немного успевала остывать за ночь, то теперь знойный день сменялся не менее жаркой, душной ночью и росы совсем перестали выпадать на хлебах и травах. Линии горизонта потеряли свои очертания, растаяли. На их месте волнами плавал раскаленный воздух, и больно было глазам смотреть на это переливающееся текучее марево.

Земля и небо дышали зноем.

Все эти дни Ольга не находила себе места. В своей рабочей комнате усидеть она не могла, а поездки по колхозам, кроме огорчений, ничего не приносили: на глазах выгорали хлеба. Она исхудала, почернела и, чего раньше за собой никогда не замечала, стала злой и раздражительной. Впрочем, и все люди, с которыми ей приходилось встречаться, резко изменились: все удрученно хмурились, разговаривали мало и неохотно. Даже ровный, невозмутимый главный агроном и то будто другим стал. Теперь он меньше засиживался в кабинете, то разъезжая по колхозам, то проводя с агрономами длинные совещания. Постоянная озабоченность не сходила с его гладко выбритого лица.

Встретив Ольгу в ключевском колхозе, Васюнин спросил, «как чувствуют себя поливные хлеба», и выразил желание посмотреть их лично.

Пускаться с Васюниным в дорогу один на один Ольге не хотелось. Она только что повздорила с матерью. Та спросила ее, долго ли она собирается оставаться в своем вдовьем положении. «Чай, не старуха еще и с лица вроде не такая уж страшная — неужто же не может найтись подходящий человек? Неужто же теперь никакого бабьего счастья тебе уже и на роду не написано? Не может того быть, ищи свою долю. Одной работой, каналами этими в твои годы жить еще рано. Не проживешь! Да и Юрке отец нужен. Тебе из него надо человека вырастить, а что получится из мальчишки, когда он растет без отца?! И какой же дом без мужчины?!» Больше всего Ольгу обидело, что мать не кого-нибудь, а ее же и винит в том, что Юрка растет без отца, и она сгоряча наговорила ей всякого вздору.