Кейт Куинн - Сеть Алисы

– Донес на нее? – прошептала я. – Но он же мог ее просто уволить.

– Наверное, решил, что так будет надежнее. Он мог бы собственноручно ее пристрелить – для него это уже не было проблемой. Но, видимо, не хотел повторения публичной расправы с поваром. Чтоб не лишиться расположения немцев. Поэтому просто донес на нее, упомянув поселок, в который она ездила по выходным. – Эва задумалась. – Скорее всего, он не рассчитывал, что немцы уничтожат все население поголовно. Но даже если б эсэсовцы пощадили других жителей, твою кузину они бы казнили. По вине Рене Борделона.

Я покрылась мурашками. Фотография жгла мне руку. Я еще раз взглянула на кичливого старика.

– Немцам, которые оборвали жизнь твоей кузины, уже не отомстить, – сказала Эва. – Штурмбанфюрер Дикман, отдавший приказ на бойню, погиб вскоре после высадки союзников – это зафиксировано в документах и подтверждено Аллентоном. Солдаты, исполнявшие приказ, тоже убиты, или рассеялись по послевоенной Германии, или все еще сидят в лагерях для военнопленных. За то, что случилось в Орадур-сюр-Глан, никто не осужден, ничьи имена не прозвучали на Нюрнбергском процессе или позже. Без нового тщательного следствия ты вряд ли узнаешь, кто именно убил твою кузину. Их тебе не достать. А вот Рене – другое дело. Он не спускал курок, но сделал все возможное для смерти Розы.

Я не могла шевельнуться, что-нибудь произнести и даже вздохнуть. Только смотрела на самодовольное лицо на фото. Ох, Роза…

– Я хочу разыскать Борделона, он должен поплатиться за содеянное. – Эва сложила изуродованные руки на груди. – Ты со мной, Чарли Сент-Клэр?

Март 1916

Брюссель

Суд длился всего один день.

Томительные часы Эве помнились как в тумане. Под конвоем их ввели в величественный зал; Виолетта смотрела прямо перед собой, Лили заинтересованно оглядывала стеклянный потолок, судейские кресла и гордых бельгийских львов, Эва уставилась на свои незажившие пятнистые руки. За истекшее время боль так и не исчезла, она привлекала внимание больше, чем гудение немецкой речи.

Эва посмотрела на немецких военных, чиновников и секретарей, заполнявших зал. Ни одного француза или гражданского на зрелище не допустили. К счастью, не было и Рене Борделона, он не пришел полюбоваться на творение рук своих. Встреча с ним ужасала больше приговора. Приди он, Эва бы рухнула на пол, устланный толстым ковром.

Раньше я не была такой слабой и пугливой , – думала она, слушая вступительную речь председателя суда. Сломленная напрочь, от любого шороха в камере она вздрагивала и заливалась слезами, чего не бывало прежде. Теперь в ней жило единственное сильное чувство – ненависть к себе.

Предательница . Ядовитое слово вошло в ее кровь и плоть, его буднично по слогам отбивало сердце. Предательница .

Лили знала о ее предательстве. В тюрьме Сент-Жиль их содержали в разных камерах, но Эва подкупила надзирателя, чтобы тот рассказал о ее поступке. Ложь была бы непосильной ношей. Сердце Эвы стучало молотом, когда она, минуя взглядом Виолетту, заставила себя посмотреть на Лили. Плюнь в меня, я заслужила .

Но та лишь улыбнулась. Лицо ее приняло озорное выражение, словно она была на свободе, а не под враждебным приглядом конвоя. Лили приложила пальцы к губам и послала воздушный поцелуй.

Эва вздрогнула, как от удара.

Их допрашивали по очереди, чтобы они не слышали показаний друг друга. Первой вызвали Виолетту; лишь теперь Эва узнала ее настоящее имя – Леони Ван-Гутт. Заместительница Лили, считавшая Эву предателем, окинула ее ненавидящим взглядом, когда ту под конвоем выводили из зала. Эву допросили второй. Она не защищалась. Ясно же, чем все это кончится . Под аккомпанемент пульсирующей боли в руках Эва молча слушала поток немецкой речи, морщась от запахов бриллиантина и ваксы. Вскоре ее опять вывели в коридор. Все ждали допроса Лили; выходя, Эва уловила рябь нетерпеливого предвкушения, пробежавшую по залу. Наверное , – подумала она, – такая же рябь пробегала по амфитеатру Колизея, ожидавшего выхода львов на арену . Здешние золоченые львы были неподвижны, но и они могли одарить смертью.

Судьи удалились на совещание, длившееся не более получаса. Эва, Лили, Виолетта и еще несколько обвиняемых вновь предстали перед судом. Пала мертвая тишина. Эву била дрожь, во рту пересохло. Краем глаза она видела, как подергиваются пальцы Виолетты, словно желая ухватиться за руку Лили, замершей, точно истукан.

Гнусавый голос по-немецки зачитал приговор:

– Луиза де Беттиньи – смертная казнь. Леони Ван-Гутт – смертная казнь. Эвелин Гардинер – смертная казнь.

По залу опять пробежала рябь. Эву как будто что-то ударило в грудь. Не ужас.

Облегчение.

Сквозь туман перед глазами она взглянула на свои искалеченные руки, и к ней вернулась мысль, посетившая ее в комнате с зелеными стенами: я хочу умереть .

Больше не будет изводящей монотонности тюрьмы, боли, морфия, грызущей вины. Только зрачки ружейных стволов. Чудесное зрелище. Потом огненный всполох – и ничего.

Эва не успела насладиться охватившим ее облегчением – Лили шагнула вперед и сказала на безупречном немецком, впервые за все это время прибегнув к языку врага:

– Господа, я прошу пощадить моих товарищей. Они молоды, я взываю к вашему милосердию. – Она склонила светловолосую голову. – Я же хочу умереть достойно.

– Я принимаю ваше решение. – Презрительным тоном Виолетта перебила начальницу. – Можете меня расстрелять. Но у меня есть последнее желание, в котором нельзя отказать: не разлучайте меня с Ли… с Луизой де Беттиньи.

– И меня, – услышала свой голос Эва.

Немцы пребывали в замешательстве. Точно такой же недоуменный взгляд Эва подмечала у тюремных надзирателей: неужели эта кроха, эта заика и эта вылитая училка в очках – шпионки?

Боши так и не поняли, кто такие – цветы зла, – подумала Эва. На секунду мысль наполнила ее гордостью, и она даже распрямила плечи, придавленные виной.

Подсудимых оставили в зале, судьи перешептывались между собой и с прокурором. Минул час. У Эвы страшно болели руки. Новый приговор. Опять что-то толкнуло в грудь. На сей раз отчаяние.

Суд закончился.

– Значит, расстрела не будет, – сказала Лили.

Под охраной конвоя во дворе они ожидали подводу, которая доставит их в тюрьму. Эва стояла неподвижно, а вот Виолетту сильно потряхивало, хоть в суде она держалась мужественно.

– Нас отправят в Германию, – пробормотала Виолетта.

Расстрел заменили пятнадцатью годами каторжных работ с отбыванием срока в Зигбурге.