Кейт Куинн - Сеть Алисы

– Кто эта женщина?

Тварь уже сожрала Лили? – подумала Эва. Она ничего не помнила. По загривку ее стекал пот.

– Кто эта женщина?

Эва заставила себя открыть глаза. Надо смотреть в лицо своему убийце. Потом перевела взгляд на руки, ожидая увидеть обглоданные культи, и закричала. Раздробленные окровавленные пальцы не исчезли, однако странно преобразились – их стало вдвое больше и каждый был увенчан не ногтем, но глазом. И все эти глаза одновременно моргали, глядя незряче и обвиняюще.

Так я и есть тварь! – пронзила мысль. Это я убила Лили?

– Кто эта женщина?

Я убила ее?

Эва обмякла, бешено пульсирующий мир померк. Волна за волной накатывали тьма, боль, ужас и скрежет зубовный.

– Пора просыпаться, дорогуша.

Эва разомкнула веки. Но даже резкий свет, ударивший в глаза, не мог тягаться с голосом Борделона, острым, как серебряная игла. Эва выпрямилась, движение аукнулось болью в руках. Во рту пересохло, голова раскалывалась. Рене улыбался, привалившись к окну. Серый костюм, волосы расчесаны и напомажены, в руке чашка с чаем. Яркий свет лился из окна. Значит, утро , – подумала Эва. Но какого дня? Она бы не сказала, сколько ночей провела в урагане боли – одну, две или целый месяц…

Клыки… пульсирующие стены… злобные глаза… Взгляд Эвы заметался по комнате, но в ней все было как обычно. Обитые зеленым шелком стены не дышали, недвижимый павлин застыл на стеклянном абажуре, лилии покоились в высокой вазе.

Лилии. Лили. Сердце пропустило такт, Эва перевела взгляд на Рене. Тот улыбался, прихлебывая горячий чай.

– Надеюсь, так тебе комфортнее.

Эва посмотрела на свои руки, обмотанные чистыми салфетками – этакие рукавички скрыли жуткое зрелище. Одежда грязная, но лицо и волосы обтерты губкой – Рене постарался, чтоб она выглядела приличнее.

– Герр Роцелэр пришлет своих людей. – Борделон посмотрел в окно. – Они прибудут примерно через полчаса. Я решил, надо тебя слегка почистить. Некоторые молодые офицеры болезненно реагируют на увечье женщин. Даже английских шпионок.

Облегчение накрыло, точно лавина. Фрицы ее заберут. Значит, она не умрет в этой комнате, но окажется в немецкой тюрьме. Возможно, все кончится расстрелом, но уже то хорошо, что рядом не будет Борделона. Он прекратил пытки. Сдался.

Я выстояла , – оцепенело думала Эва. – Вытерпела .

Она представила улыбку Лили. Может быть, в тюрьме они свидятся. С ней и Виолеттой. Втроем они выдержат что угодно. Даже расстрел.

– Кланяйся от меня своей подруге, если вдруг окажетесь в соседних камерах. – Рене будто читал ее мысли. – Твоя Луиза де Беттиньи выглядит незаурядной женщиной. Жаль, что мы не встретились. – Он опять прихлебнул чай. Солнечный луч падал на его тщательно расчесанные волосы и гладко выбритый подбородок. – Ты удивлена? Но ты же сама о ней рассказала.

– Я не с-ск-к… – Эва пыталась совладать с непослушными губами. – Я не с-сказала н-н-н… – Ничего – такое короткое слово никак не поддавалось. Язык омертвел.

– Луиза де Беттиньи, она же Алиса Дюбуа, она же еще бог знает кто. Ты перечислила все ее имена. Комендант Хоффман будет чрезвычайно рад узнать, кого содержат в немецком застенке. Главаря шпионской сети. Невероятно, что им оказалась женщина.

– Я не сказала н-н-н… – Эва сделала новую попытку, но столь важное слово опять не получилось.

Я не сказала ничего , – проговорила она мысленно. Еще никогда ей не было так страшно; обуявший ее ужас уподобился нависшей горе, готовой расплющить ее в лепешку. Я не сказала ничего .

И тут вспомнились странные видения, оживший бюст Бодлера…

Рене покивал, наблюдая, как меняется ее лицо. Прежде оно было маской, а теперь превратилось в открытую книгу, передавшую все ее мысли и чувства.

– В одном ты была права – в твоих словах я не мог отличить правду от лжи. Однако добрая порция опия… – Борделон погонял чай в чашке. – …порождает причудливые картины. И подавляет волю. Этой ночью ты увидела нечто невообразимое и наконец-то стала весьма покладистой.

– Я не сказала н-н-н… – Эва уподобилась заезженной пластинке.

– Ошиб-б-баешься, дорогуша. Ты трещала как сорока. И выдала свою подружку Луизу, за что я тебе весьма признателен. – Борделон отсалютовал чашкой. – Вместе с немцами.

Выдала . Слово взорвалось в голове. Выдала . Нет, она не предала бы Лили.

Но он знает ее имя. От кого еще он мог его узнать?

Нет.

Предательница.

Нет…

– Ей-богу, – буднично продолжил Рене, словно не замечая молчания Эвы, – догадайся я сразу, что опий сделает тебя сговорчивой, руки твои были бы целы, а комната моя не провоняла бы дерьмом. Не уверен, что удастся отчистить ковер. – Рот его разъехался в кривой недоброй ухмылке. – Хотя испорченный ковер – невысокая цена за удовольствие искалечить тебя, Маргарита. То бишь Эва. По-моему, оба эти имени тебе не подходят.

Лили у стены, на глазах ее повязка, команда «Целься!»…

Предательница. Предательница. Эвелин Гардинер, ты жалкое ничтожество.

– Для тебя есть имя лучше. – Борделон отставил чашку, шагнул к креслу и прижался щекой к щеке Эвы, обдав ее запахом дорого одеколона. – Милашка Иуда.

Бросок Эвы был не хуже змеиного. Хоть привязанная к креслу, она сумела зубами вцепиться в нижнюю губу своего врага, почувствовав медный вкус его крови, горчившей, как ее собственное злосчастье. Эва стиснула зубы крепче. Борделон завопил и, ухватив ее за волосы, попытался оторвать от себя. Шпионка и ее источник, пленница и захватчик, предательница и коллаборационист слились в последнем кровавом поцелуе. Наконец Рене вырвался. Кресло опрокинулось, Эва ударилась головой об пол, перед глазами ее заплясали разноцветные звезды.

– Сука подзаборная! – Подбородок Рене был в крови, глаза горели бешенством, голос утратил самодовольный покой начисто. – Манда английская! Дешевка! Проблядь!

Витиеватую речь его сменил поток отборных ругательств. Окровавленный рот придавал Борделону сходство с людоедом, кем он, в сущности, и был. Ради выгоды он уже давно пожирал сердца и души. Сейчас он смахивал на прожорливую тварь из кошмарных видений. Но Эва не ощутила даже крохотной радости от этой победы. Ее сломили. С хрустом громче, чем издавали раздробленные фаланги. Она рыдала на полу, но никаких слез не хватит, чтобы смыть ее ужасный позор. Она и впрямь Иуда. Человека, дороже которого никого нет на свете, выдала своему злейшему врагу.

Я хочу умереть , – думала Эва. Рене стих и, прижав салфетку ко рту, отошел к окну. Хочу умереть .

Мысль эта не отступала, слезы текли. Потом пришли немцы. Отвязали Эву от кресла и выволокли из комнаты.