Лариса Храпова - Терек - река бурная

— Дык вот… От имени всех, кто жрет… — он подчеркнул последнее слово нарочито раскатистым "р", — свой собственный хлеб в станице Нестеровской, Грозненского отдела, мое слово будет такое: мы люди не какие-либо сторонние, нас станичные общества доизбрали. Приговор был у их такой: чтобы мир установить, да власть выбрать, а ежели об земле речь зайдет, поглядеть, куды будут склоняться…

— Тут уже до горцев склонились! — злобно крикнули из задних рядов.

— А ты с места не гавчь, как кобель с подворотни! Выражение своего неудовольства делай с трибуны. Привыкай к культурной демократии, — резонно заметил нестеровец. — Дык вот я и говорю, опчества нас сюды прислали, значит, мы есть полномочные и, как решим, так оно и будет… А Войсковой круг, он сам собирался…

— Брешешь, туда тоже избирали делегатов!

— Не гавчь с места, — еще раз спокойно предупредил нестеровец. — Может, какие станицы посылали, не знаю. Тольки кажному ясно, что Войсковой круг за всю Терскую область решать не может, потому как там других жителей области нема…

— Правильно говоришь!

— У большевиков рассуждать выучился.

— Ишь чистенько, как большевик, чешет!

— А ты названиями не пужай, — разглаживая медные усы, продолжал казак. — За интересы своих трудовых казаков я какими хошь словами, хочь большевистскими, говорить стану… Дык вот я и говорю: нужно нам Войсковому кругу ответ давать: хай он разъезжается и голову не морочает… Мы правомочные, а не он…

В зале снова поднялся шум. Из рядов к сцене устремилось сразу несколько человек. В проходе стало тесно. К столу вылез взлохмаченный хорунжий с красными, шальными от запоев глазами, с небритыми синими щеками. Гулко, как в бочку, откашлявшись, он прохрипел в зал:

— Куда глядите, православные?! Тут большевистский агент речи свои паскудные держит, подкоп под ваши мозги делает…

— Теперича большевиками не запужаешь!

— Они за справедливость стоят! — кричали с мест.

Хорунжий заорал, наливаясь кровью:

— А это справедливо, что они нас нынче одной скребкой с чеченцами да другими азиатами чесали, что наши земли, наше добро им раздать хотят!.. Не бывать тому! Пока чеченцы с ингушами живы, не бывать миру на Тереке.

— Стойте, слово мне! Слово! — на помост вспрыгнул, чуть не свалив с ног хорунжего, вертлявый казачок с измятым немолодым лицом, в таком же измятом, замызганном чекмене.

— Стойте! Дайте слово сказать от Вознесенских казаков… Я вот этого хорунжего хорошо знаю. Фамилия ему Гунтовой… У него хутор в Алханчурке, у него более ста десятин земли… Вот ему, понятно, с ингушами уравниваться страшно. И есть тут немало таких; у их и хутора, и винокурни, и мельницы, и земли нахапали… А как у меня ни кола, ни двора, да баба с пятерней детишков, то мне и уравниваться не страшно… Я и есть… интернациональный… Я за мир с ингушами и осетинами…

— Христопродавец! — взревел хорунжий и попятился с помоста, стаскиваемый за полы чьей-то крепкой рукой.

Зал гудел. В задних рядах повскакивали, гремя стульями.

Недолгий февральский день был на исходе; под потолком тускло зажглись люстры. Сумрак сгущался и как будто еще больше развязывал языки.

Данилов выжидал, стоя все в той же покойной позе. Теперь от него уже ждали прежнего маневра и готовились не поддаваться ему. Но он не думал повторяться. Убедившись в этом, казаки начали постепенно смолкать.

Когда порядок был установлен, поднялся один из членов бюро, гололобый и пучеглазый есаул — атаман Червленской станицы. Говорил он осторожно, без торопливости и запальчивости, как человек, привыкший к послушанию окружающих. И голос его, в котором каждая нота звучала убежденностью, вкрадывался в душу.

— Ну, этот матерый! Сготовься, после него сразу же и пуляй, — сказал Мефодий. Там, где надо было брать глоткой, Василий был незаменим, и Мефодий, сам не обладавший ораторским даром, высоко ценил его в друге.

— Срамно мне, казаки, за вас, — назидательно и размеренно говорил есаул. — Перед лицом такой опасности вы междуусобию учиняете. Я, как иные прочие, ничего про большевиков худого не скажу. Они мир хотят в Терском крае навести. Это так. Только ж, как дети малые, они в добро веруют там, где его быть не может. Хотят нас с чеченцами и ингушами помирить, а сами же на своей шкуре никогда не пытали, что это есть — ингуш да чеченец… Нам, гребенцам, да еще сунженцам уже сколь много от них пришлось перенесть, так она у нас, эта надежда на их смирение, давно повыветрилась…

— Верна-а! Покуда живы они, не быть миру на Тереке, — басовито подтвердили из зала.

— Вот ведь почему их нынче нет на съезде? — продолжал есаул, плавно разводя руками. — Не хотят они мира, не хотят власти Советской. Слышно вот, чеченцы опять с гор поспустились, из Ведена-крепости пушки повывели, к войне сызнова сготовились… И им начихать, прости господи, на всех нас, кои об мире тут пекутся… А большевики — ничего худого про их доброту мирскую не скажу — не хотят того понять… Им мир подай. Они даже наши земли сулят нехристям — ублажить бы только их… А тем и на большевиков чихать… Слыхали, как нынче докладчик распинался: равенство-де наций — основа всей политики партии большевиков. Так что я чую: хотим мы, казаки, того или не хотим — нас будут тут уравнивать… Потому я так мыслю: отклонять насовсем ультиматум Войскового круга не след — там все ж таки наше исконное, казачье… А дадим кругу такой ответ: покуда мы-де властью уполномочены, но что, ежли большевики не вникнут в наши интересы, будут нашу землю сулить нехристям и их интересы держать, то уйдем мы со съезду — нехай сами тут разбираются…

— Ага! Вон куда повернул! Пользуясь случаем, линию вырабатывает, — вслух заметил Василий. Казак с длинным конопатым лицом, сидевший позади, услыхал эту реплику и, наклонившись, доверительно сообщил ему на ухо:

— Он из энтих… из эсеровцев. Те хитрющие, — казак пошевелил культяпыми пальцами конопатой руки, изображая вилянье хвоста, — повадки у них все лисьи…

— Ты сготовься, сготовься, — слегка волнуясь, сказал Мефодий.

Василий нетерпеливо сбросил его руку. Мышцы его напряглись, наливаясь свинцовой силой, как в бою перед броском.

Из второго ряда, где они сидели, до сцены — рукой подать. Не успел есаул рта закрыть, как огромная фигура заслонила собой стол президиума, нависла над залом тучей. Голос Савицкого поразил казаков своей силой, а слова — хлесткостью.

— Чую я, тут кое-кому без царя да жандармов скушно живется, — говорил он, заметным усилием подавляя гнев. — К старому хотят возврата, равняться не хотят. Видели их? Атаманам да есаулам, которые чужим трудом богатства нажили, нет резону земли горцам уступать… А вам, трудовые казаки! Вам-то чего мира с горцами бояться? Вам тут есаул-богатей мозги крепко заправлял: большевики, мол, чисто дети, ничего не разумеют. А я вам скажу, только за них нам и нужно держаться в нашем деле… Хитрил перед вами есаул червленский: разговор тут определенный шел — признать, кто правомочней — мы ли, народные депутаты, Войсковой ли круг, который не на демократических началах действует… А он из вас согласие тянул, чтоб потом от имени всей фракции против решений большевиков и съезда выступать… Обмозгуйте это, казаки, да глядите, чтоб не жалеть потом…