Галина Пономарёва - Щит и вера [litres]

Григорий Самсонович внимательно следил за известиями о происходящих в России переменах. В 1921 году советская власть объявила об амнистии всем военнопленным войны 1914–1918 годов, кто не воевал против Советской России. В это верилось и не верилось. Немецкие и австрийские газеты писали, что это западня, что красные только хотят заманить, а затем и расправятся с «невозвращенцами». По их утверждению выходило, что Советская Россия боится нового вторжения интервентов, ядром которых теперь могут стать оставшиеся в Европе солдаты и офицеры русской армии. Но воевать уже никто не хотел, люди устали от войны, скучали по мирному труду. Первые экономические контакты России с Германией в 1922 оду вызвали массовую волну русских, желающих вернуться на Родину.

Григорий Самсонович, читая противоречивую информацию, сведения о жестоких расправах с зажиточными крестьянами, купечеством, не верил в прощение советской власти. Он думал о том, что, возможно, и в живых-то у него никого не осталось в родном Алтае.

Шли годы. Тоска по Родине становилась всё более неуёмной. Подрастали Пётр и Полина. Григорий обучал их русскому языку. Присутствие в Европе многих русских представителей культуры, литературы сделало русский язык довольно распространённым. Всё чаще до Григория доходили известия о случаях нелегального возвращения бывших русских солдат в Россию. Это волновало Григория Самсоновича. Всё тяжелее переживал он чувство собственной вины в запутанной его жизни. Душа не знала покоя. Дорогие ему Матильда и дети удерживали его в Австрии, которая оставалась для него чужой, непонятной и нелюбимой страной. Иногда, собираясь на квартирах, бывшие русские пленные много спорили до хрипоты, говорили, обсуждали все новости, поступавшие из Отечества. После этих бурных дискуссий душа ещё больше стремилась домой, в Россию! Возвращаться официально было опасно. Не внушала доверия советская власть, залившая страну кровью. Оставалось надеяться только на нелегальный переход границы. До Бреста можно было добраться по железной дороге, а дальше только пешком до самого дома. Без документов, ведь немецкие или австрийские документы с собой не возьмёшь и Советам не предъявишь! Только пешком через всю Россию домой в Сибирь! Такие мысли одолевали Григория Самсоновича. Матильда понимала, что с ним происходит. Она плакала и умоляла его забыть о России, много говорила об их детях, о любви. Григорий понимал всю тяжесть своего положения.

– Mein Herz, meine Herrin, meine Matilda, люблю и буду любить только тебя! Люблю наших детей. Прошу тебя, пусть они помнят, что отец у них – русский! – страстно говорил он.

– Зачем же ты хочешь покинуть нас, Гришенька? Ведь всё хорошо! Сколько русских даже не помышляют о возвращении на Родину! Зачем же ты хочешь вернуться туда на свою погибель?

– Любимая моя, я не могу иначе. Я понял, что русский должен жить только в России, а умереть тем более! Прости!

Ранним майским утром 1927 года, когда еще солнце не встало, Григорий Самсонович, поцеловав сонных детей, вышел из дому, чтобы не вернуться туда уже никогда…

Шёл март 1917 года. Потянулись первые фронтовики с германской войны. Были такие и в Луговом. От них селяне услышали о «перевороте», который произошёл в Петрограде, о Временном правительстве, о состоянии дел на фронтах. Взросшие на вере в Бога и царя, многие дивились названию «Временное правительство». «Надолго ли их поставили? – недоумевали крестьяне. – Почему же так назвали?» Последующие октябрьские события не особо всколыхнули алтайскую деревню, которая безбедно жила сотни лет с екатерининских времён. Тревожно и непонятно было от того, что происходит в России.

Начавшаяся Гражданская война во многом поставила сибирское крестьянство в безвыходное положение. Прожив на привольных алтайских землях, имея крепкие хозяйства, крестьяне не могли принять продразвёрстку, навязываемые коммуны, запрет на торговлю. А угроза потерять землю поставила их на сторону белых. Многие ушли воевать в армию Колчака.

Осенью 1918 года Калина Самсонович Зыков вместе с сыновьями, ещё юными и неженатыми, тоже ушёл к белым. Хотя для селян что белые, что красные были едины – «бандиты», которые грабили и угоняли лошадей, скот, изымали всё зерно, пользуясь «заварушкой».

– Пойдём со мной, Анисим, – обратился к брату Калина, – большевики нас не оставят в покое. Ты что думаешь, они не отберут твою мельницу и землю? Как же, жди! Пойдём, братка, семью защищать! Тятя, если бы был жив, тебе бы то же сказал.

– Нет, не могу я. Сынишки маленькие, да Дуняшка на сносях… Да и настрелялся, навоевался я. Людей убивать не можно. Не буду я стрелять, не хочу. И тебе не советую. Брат, живём мы честно, трудимся, ну чего нам бояться? Ведь у тебя тоже дочки маленькие дома, жена, что с ними будет, если красные придут? – уговаривал в ответ Анисим.

– Они и без этого отберут у нас всё! Если я уйду к Колчаку, тебе не поздоровится! Знай это и прощай, брат!

Калина пинком открыл дверь и вышел из дому.

Лихолетье 18-го года. Прошли через алтайские сёла чехи, белополяки, колчаковцы… Много кровавых расправ чинило белое войско. Село Луговое миновали эти казни. Селяне, ничего так и не разобравшие в сути «переворота», ещё крепче вцепились в землицу, хозяйствовали и не лезли в классовые битвы. Но в ближайшем городе Камне всё обстояло не так. Там утвердились Советы, и везде, где воцарилась эта власть, вскоре пролилась кровушка. Иноземцы, белочехи и белополяки, как смерч, пронеслись по степному Алтаю, свергнув Советы и обеспечив победу белым. Ну а те не скупились на пули и плети.

Жители сёл отсиживались в своих погребах во время этого нашествия. Анисим вместе с женой и ребятишками однажды так сряду четыре дня пробыли в погребе, пока не стало тихо. А как вышли наружу, то увидели разгром в хозяйстве и в доме. В избе выпотрошили всё, что можно было, в сараях перерыли сено, в огородах вырвали, вытоптали лошадьми грядки в поисках съестного и корма для лошадей, благо что успели люди домашний скот увести в лога. Крестьян не покидал страх, что иноземцы могут дома да постройки пожечь, но обошлось: видно, времени возиться у них не было. Говорили, что во Владивосток спешили, на корабли, а оттуда – до дому… В Луговом сторону красных никто не держал. Однако мобилизация в армию, объявленная Колчаком среди крестьян, а также жёсткие меры по изъятию продовольствия, кормов, лошадей отшатнули крестьян от белых и побудили направить против них своё оружие. В соседнем с Луговым селе белые учинили такую жестокую расправу над крестьянами, отказывавшимися сдавать зерно и отдавать лошадей, что все жители ближайших сёл содрогнулись. Более сотни крестьян были наказаны поркой в количестве пятидесяти ударов плетью каждому, а тем, кто оказал более активное сопротивление, пожгли дома. Ответом на кровавые расправы беляков над алтайским крестьянством стала развернувшаяся широкая партизанская война, вновь открывшая дорогу Советам.