Галина Пономарёва - Щит и вера [litres]

Вот такая же сестра милосердия была в госпитале во время германской войны. Он попал туда с ранением, правда лёгким, и через две недели опять уже на фронте был. Она всех раненых «родненькими» называла. Анна Павловна тихонько исчезает. Можно вновь предаться воспоминаниям…

«Война! Сколько людей загубила! Родную Украину прошёл, а потом под немцами она оказалась. А там революция! Опять война братоубийственная! Мы с Анисьей не лезли в политические битвы, просто трудились. После победы красных поставили меня в селе секретарём сельского совета, потому что грамотным был. Никаких убеждений не требовали, просто документы исполнять да бумаги вести велели. Селяне тяжело жили. Колхозы создавали. Ну что ж, власти виднее, я не супротивился. А тут Севастьян Абросимов со своей бедой! Дочка заболела, спасать надо ехать в больницу в Барнаул! А ведь колхозники невыездные!»

– Я бы и сейчас не смог отказать ему, – вслух произнёс Никита Александрович, – выдал бы ему справку на место жительства.

А дальше бред! За что? Нет, не надо это вспоминать ещё и ещё! Больно и несправедливо!

Ночью 17 ноября 1937 года в дом громко постучали. Никита Александрович едва открыл дверь, как в дом ворвались люди в военном обмундировании. Заломив руки за спину, ничего не объясняя, разрешили Анисье собрать ему пару сменного белья, затолкнули в фургон стоящей возле дома машины, и через тридцать минут он был уже в следственном изоляторе Каменского окружного НКВД. В камере было много людей. Какой-то незнакомец, подвинувшись, освободил одну доску шконки и пригласил присесть нового арестанта. Первые допросы и первые «университеты». Арестанты всё прибывали и прибывали. В основном люди интеллигентные: учителя, врачи, директора предприятий и такие, как он, из сёл. Приходилось спать по очереди. Здесь Лукьянченко Никита Александрович впервые услышал слово «политические» и с удивлением констатировал, что принадлежит к ним. На первом же допросе, который вёл уже не молодой майор, он узнал своё обвинение: «Проводил антисоветскую агитацию против мероприятий советского правительства». Жила надежда, что это какая-то ошибка, что органы должны непременно разобраться во всём и оправдать его!

На втором допросе ему показали какую-то бумагу. Оказалось, что это донос на него жителя села Плотниково Каменского района Алтайского края Сизёва Матвея Лукича, который утверждал, что Лукьянченко Никита Александрович, занимая должность секретаря Плотниковского сельского совета, за дары выдавал справки на место жительства селянам, желавшим уехать из села в город! Никита рассказал о случае, который действительно имел место, но это было один раз, а даров никаких не было! Он долго отказывался подписывать документ своего обвинения, его били, не давали спать, впервые он узнал, что такое карцер. Так продолжалось неделю. Всё тело болело от побоев. Били в живот, в спину, синяков почти не было, но болело всё. Сокамерник, который поделился с ним шконкой, это был секретарь Каменского горкома ВКП(б) Шемякин Павел Егорович, сказал Никите, чтобы он ни за что не подписывал никакие бумаги.

– Это тебе, Никитушка, будет смертный приговор. А так получишь срок, но останешься в живых.

– За что? Я даже ни в одной партии не состоял! Какой же я враг? – возмущённо шептал в ответ Никита.

– Тебе всего не объяснить, Никита! Сам поймёшь, время для этого у тебя будет! – полушёпотом ответил Шемякин. – Главное, ничего не подписывай, а куда попадёшь, держись «политических».

В голове у Никиты всё перемешалось. Почему эти люди преступники? Что сделали они такого? И почему он сам тоже здесь? Вопрос на вопросе, а ответов нет. Некоторые арестанты ему были знакомы, особенно те, кто был из врачей. Ведь в больнице-то каждый бывает, да не единожды. Узнал нескольких человек из соседних сёл, были они бригадирами, а стали «вредителями», как и он, «вражеским агентом».

Через неделю его увезли в Барнаул. В бывшем дворце горного начальника располагалось УНКВД Алтайского края. Ночные, мрачные коридоры. Тяжёлый тюремный запах, решётки в полу и на стенах, из подвала дышит сырой, холодный ветерок. Это внутренняя тюрьма, где велись допросы, пытали и расстреливали арестованных. Расстрелы происходили в специальной комнате без окон, в центре здания, а трупы сжигали в особой печи. В этой расстрельной комнате проводили и допросы для устрашения особо упорных узников. Среди заключённых ходила легенда о голубой даме-привидении, обитательнице старого дворца: кого она навестит ночью – тому уж не жить!

Никита из каменского изолятора попал в барнаульскую тюрьму один. Бог знает, что стало с прежними сокамерниками? Теперь необходимо было приспособиться к новым условиям. Его долго вели по тёмным тюремным коридорам. Вот двери камеры отворились, и его впихнули вовнутрь. Было жарко и душно, грязные тела нескольких десятков людей издавали невыносимое зловоние. Сверху горела тусклая лампочка. Как по команде, все повернулись на бок, по сплошным нарам как будто пробежала волна – новенькому освобождалось место. Ему повезло, в новой камере не оказалось уголовников. Ранним утром два арестанта из тюремной обслуги внесли дымящееся ведро непонятного происхождения баланды. Начался новый день…

– Бульончик подоспел, – вновь где-то совсем рядом раздался убаюкивающий голос Анны Павловны. Никита Александрович открыл глаза. Сделав над собой неимоверное усилие, он сел. Фельдшерица держала в руках миску с приятно пахнущей жидкостью. Он удивился тому, что ещё воспринимал запахи, решив, что это добрый знак.

– Давай, родимый, покушаем, – продолжала «убаюкивать» Анна Павловна. Никита взял ложку и стал отхлёбывать горячую жидкость. – Ну вот и молодец, так мы с тобой скоро и вставать начнём, – обнадёживающе закончила уговоры она.

Между тем двое санитаров сняли с соседних нар очередного мертвяка. Делалось это спокойно, несуетливо. Одев тело трупа в лагерные одежды, прикрепив к нему небольшую записку с указанием даты смерти и причины (она была у всех одна – дизентерия и алиментарная дистрофия), его вынесли. Похлебав горячего бульона, Никита ощутил приятное тепло, пробежавшее по его телу. Немного посидев, он распластался на деревянных досках, ожидая приступа несносной боли от попавшей в желудок жидкости. И вновь прошлое нахлынуло на него…

В поисках приятных ощущений он вспомнил свадьбу его старшей дочери Дарьи. Как ему было жаль свою любимицу! Старообрядческая семья Саввы всеми силами противилась их чувству. Российских не любили. Сколько бы они ни жили в этих сибирских кержацких сёлах, всё равно оставались чужими. Но Савва был непреклонен, даже решился на побег с Дашуткой. Целый год они жили в лесу на старой брошенной родительской заимке Зыковых. Никита сочувствовал молодым, они-то с Анисьей не препятствовали этой любви. Помогали молодым, каждую неделю ездил он к ним, возил одежду, домашнюю утварь, съестное, а самое главное – отремонтировал старый дом, сделав его пригодным для проживания. Но через год Зыковы смирились. Сыграли вместе со сватами свадебку, и ушла его доченька из родного дома. Никита очень горевал, но ничего не поделаешь.