Галина Пономарёва - Щит и вера [litres]

Я никогда не видел начальника лагеря. Но вот однажды утром нас долго держали на аппеле. Вышел немецкий офицер, и переводчик громко объявил, что нас будет приветствовать начальник лагеря Маутхаузен господин комендант Франц Цирайс. Перед нами стоял сухопарый мужчина средних лет. Заложив руки за спину, он сообщил, что вскоре в лагерь прибудет рейхсфюрер Гиммлер. Мы сначала не знали, о ком идёт речь, но немецкие товарищи нам рассказали об этом человеке и о том, что ему было поручено Гитлером. Действительно, через пару дней в обеденную перекличку мы увидели, что вместе с комендантом стоял немецкий офицер СС в чёрной форме и в очках. Заложив руки за спину, как и комендант лагеря, он с улыбкой пошёл в сопровождении группы немцев вдоль рядов заключённых. Он что-то говорил коменданту, при этом довольная улыбка не сходила с его лица. Позже он довольно часто приезжал в лагерь. Вероятно, он был очень доволен обустроенностью и порядком Маутхаузена. Затем подъезжал роскошный автомобиль, он садился и уезжал в городок Маутхаузен. Все офицеры и сотрудники этого большого лагеря смерти приезжали сюда на работу рано утром, многие ездили домой на обед. Для них служба в лагере была повседневной обычной работой. Жили они со своими семьями всё в том же Маутхаузене. Я представлял, как они после зверского уничтожения партии военнопленных в обычном настроении приезжали к себе домой, как встречали их жёны, как они весело обедали всей семьёй, вместе со своими детьми. Может быть, они даже делились впечатлениями о проделанной за день работе. Как смогло в сознании человека так всё перевернуться? Ответа на этот вопрос у меня не было и нет.

Летом 42-го в лагере появились женщины и дети. Их было немного. Примерно 20 тысяч детей с четырёх лет. Это был экспериментальный материал для Доктора Смерть. На территории лагеря был открыт бордель сначала только для немцев, а потом и для предателей-прислужников. Но русских пленных туда не допускали. Пусть не осуждают люди несчастных девушек и молодых женщин, которые оказались в положении рабынь. Ведь отказ от этой работы вёл только в крематорий или в блок Доктора Смерть. Не знаю, чем закончилась их жизнь. Что произошло с ними после освобождения лагеря? Большая часть этих несчастных были украинками, белорусками, русскими, польками, чешками. От них нам немецкие товарищи тоже передавали продукты для спасения ослабленных заключённых. Жизнь их в стенах лагеря завершалась чаще всего блоком Доктора Смерть. И они это знали изначально.

Далеко не всегда удавалось спасти ослабленных или заболевших. Их ждала мученическая смерть. Людей расстреливали, топили в бочках, срывали кожу с живых… Однажды наш Василёк не вернулся в блок. Мы ждали его до утра. На утреннем аппеле мы увидели его, избитого, истерзанного, со связанными руками, его держал один из охранников. Через переводчика нам стало понятно, что Василька выследили и схватили, что он, семнадцатилетний пацан, никого не выдал, за что ему вырвали язык. Сам он стоять уже не мог. Это был окровавленный кусок мяса, без глаз, без языка! Тут же были спущены собаки, которые на глазах у всех нас, пленных, разорвали его на куски!

Наши капо и блочный были арестованы, и их бросили в застенки тюрьмы гестапо. Да, была в лагере и такая тюрьма, из которой никто не возвращался. Вот, думаю, ведь их считают наверняка предателями! Каково их родственникам иметь такого отца или брата?

Без связного были мы недолго. Один венгр стал им. Имени его я не знаю. Комендант назначил капо сам, переведя его из другого блока. Вот это, я вам скажу, был гад! Но прожил он у нас недолго. Задушили мы его потихоньку. За это увеличили нам норму труда. И многие её не вынесли, в том числе и я.

Шёл 1943 год. Я находился в лагере полтора года. Это считалось огромным сроком. Ведь жили пленные недолго. Но вот и мой организм стал давать сбой. Я стал терять в весе, сил не хватало затащить из каменоломни камень таким же весом, как и я. Однажды я уронил тяжёлую ношу, которая покатилась и тем самым наделала много шума. Охранник вытолкал меня из ущелья. Ну, думаю, конец мне. Но за мной шёл наш блочный. Он быстро среагировал, подбежал к немцу и вызвался довести меня до блока. Немец знал порядок: так как мы относились к «основной рабочей силе», то имели право на двухнедельное лечение. Он дал команду запустить нас в блок. На вечерний аппель я не пошёл. Но перед ним в наш блок пришла медсестра из лагерной больницы – ревира. Надо сказать, что в ней в качестве санитаров и медицинских сестёр использовали заключённых с медицинским образованием. Вот ко мне и пришла Женя, Женечка! Она была на один год младше меня.

Осмотрев меня, она сказала о необходимости перевода меня в ревир. Иначе ей будет сложно поддерживать моё самочувствие. Утром за мной пришли санитары и на телеге увезли в ревир. Это был обычный барак, только с нарами в один ярус. У меня на поправку было две недели. Я должен был встать и выйти на работу, а иначе…

Здесь я тоже увидел помощь немецких и австрийских товарищей и женщин из борделя. Лекарства, дополнительная еда к нам попадали от них. Не знаю, каким образом они это всё добывали. Они сами приходили ночью со спасительными пайками для больных. Дела мои были плохи. У меня было воспаление лёгких. Тело моё продолжало худеть и слабеть. Женечка не отходила от меня. Я часто просил её подержать мою руку в своей руке. Когда она это делала, ощущалось тепло её руки, и, казалось, жизнь, а вместе с ней и сила возвращались ко мне. Просил я её об этом всё чаще и чаще. Она не возражала, грустно и нежно смотрела на меня карими глазами. Мы оба понимали, что скоро придёт мой конец. Однажды я попросил её об услуге.

– Женя, прошу тебя сделать мне смертельный укол. Ты же понимаешь, что меня ожидает, поэтому помоги принять более лёгкую смерть.

После некоторых колебаний она согласилась. О состоянии больного решал врач – немец. И когда подошёл мой срок, он произнёс свой приговор, назвав меня безнадёжным, что и велел записать в лечебном журнале сестре, т. е. Евгении. Глаза её наполнились таким ужасом, будто сама она умерла на какое-то время. Но необходимо было продолжать обход с врачом. Если бы тот догадался о наших отношениях с Женей, то её бы бросили в барак Доктора Смерть. Взяв себя в руки, она внесла продиктованную запись в журнал и продолжила обход с врачом и переводчиком.

После вечернего аппеля ко мне пришли двое немецких товарищей. Они были из интернационального комитета. С ними была Евгения. То, что я услышал от них, сначала мне показалось нереальным. Они предложили мне побег! Об этом я ещё ни разу не слышал! План состоял в следующем.

Диагноз о моей безнадёжности был вписан в медицинский журнал лагерной больницы. Утром, во время проведения переклички, за мной в блок придёт бригада «небесных ангелов», погрузит меня вместе с умершими на телегу и повезёт тела к крематорию. Меня вместе с трупами бросят в кучу прочих тел на два-три часа. Затем в удобный момент меня те же «ангелы» вывезут за лагерные ворота, где будет стоять машина. Немецкие товарищи сказали, что одна почтенная австрийская семья возьмёт меня к себе. Они живут в Линце. Городок Маутхаузен для этого совсем не подходит, так как местное население, большей частью фермеры, связано с лагерем. Кто-то сдаёт квартиры лагерным сотрудникам, кто-то их обслуживает, а фермеры покупают в лагере дёшево пепел для своих полей. Поэтому меня отвезут в Линц, который находится в 25 километрах от лагеря. Мне казалось это невозможным! Они сказали, чтобы мы с Женей попрощались.