Галина Пономарёва - Щит и вера [litres]

«Зачем мне их доллары?» – рассуждал я.

Иногда я брал выходной, чтобы навестить своих приёмных родителей, Марту и Генриха. Они были очень рады за меня. Марта просто расцветала, когда я вваливался к ним в дом, да ещё и с новым своим товарищем Джеком. Солдатский паёк мне казался диковинным. Это был приличный набор продуктов: кофе, консервы мясные и рыбные, галеты, халва, шоколад, бульонные пакетики, виски, минеральная вода. Больше всего меня удивлял хлеб! Это был небольшой сухарик, который при попадании на него воды превращался в булку свежего, мягкого хлеба! Кроме продуктов, в солдатский комплект входила личная надувная ванна, зеркало, бритвенный набор, одеколон и ароматное мыло, небольшая аптечка. Американские солдаты были весёлыми, нежадными, гостеприимными и очень общительными парнями. Мне они нравились. Их открытая улыбка была притягательной. Такой же был и Джек. Через пару недель я уже знал всё и всех во взводе. Они хлопали меня по плечу и весело приветствовали: «О, Коля! Николай! Good!» В их глазах я был героем!

В мае в восточную часть Линца вошли советские войска. Третий Украинский фронт вышел к Дунаю, где и произошла встреча с союзными американскими войсками.

После этого события я был вновь приглашён к полковнику. Он встретил меня радушно. Вызвали и Джека, чему я был очень удивлён. Мы разговаривали без переводчика с помощью моего американского товарища, который переводил нам. Полковник спросил меня, сохранилось ли у меня намерение перейти на советскую сторону.

– Николай, вы – хороший солдат! Желаете ли вы перейти на восточную сторону Дуная и вернуться к Советам?

– Да, конечно! – несколько разволновавшись, ответил я.

– А знает ли молодой человек, что его там ждёт? – продолжил диалог полковник.

– А что там меня может ждать? Буду служить в Красной армии и бить врага до последнего фашиста! – не мог успокоиться я.

Полковник понимающе улыбнулся.

– Вы – хороший и мужественный солдат! Сын своей великой страны! Но вы совсем не знаете, что с вами сделает Сталин! Вас сгноят в лагерях, не уступающих ничем фашистским!

– Это неправда! Это ложь! Я не верю! – возмущённо кричал я, забыв о всякой субординации.

Тут включился Джек.

– Коля, это правда. Тебе лучше остаться в Австрии у своих приёмных родителей или быть солдатом американской армии.

Я был потрясён таким поведением, как мне казалось, моего друга!

– Николай, в твоей стране тебя объявят предателем со всеми вытекающими последствиями. Тебя посадят лет на десять, а может быть, и больше. Тебе не простят ни жизнь в Австрии, ни службу в американской армии. Подумай, Коля. Поедем лучше после войны ко мне, женишься на американской девушке, если захочешь, то можешь продолжить свою службу в армии.

Я не мог слушать всё это! Прервав его, кое-как сдержался, чтобы не заехать ему в морду!

– Замолчи! Ты ничего не понимаешь! Какой я предатель! Я никого не предавал! Меня поймут! Я возвращаюсь к своим! Разговор на этом окончен. И чем быстрее это произойдёт, тем лучше для всех. Прошу сообщить обо мне в советскую комендатуру на восточной стороне Линца.

Вновь заговорил полковник. Джек перевёл мне. Мне предлагалось завтра к восьми утра явиться в американскую комендатуру, откуда меня отвезут на машине на советскую сторону. Полковник был явно разочарован. Он с каким-то странным чувством посмотрел на меня. Я же от возбуждения и радости больше ничего не мог слушать. Завтра, завтра я буду среди своих! Быстрее бы прошла эта ночь!

Мы вышли из комендатуры вместе с Джеком. Он был невесел, таким я его ещё не видел.

– Коля, – обратился он ко мне, – не думай, что всё, что я тебе говорил, это по поручению полковника. Всё, что ты услышал, это правда! Мы не вербуем тебя и не заставляем предавать свою Родину. Мы предостерегаем тебя. Ты многого натерпелся и перенёс. Мы с полковником хотели тебе просто помочь.

– Не надо этих разговоров, Джек, – прервал я его довольно резко.

– Николай, ты хоть помни, что у тебя в Америке, в штате Оклахома, есть настоящий друг. Помни про меня!

Тут мне стало жаль его. Наверное, он искренне хотел мне добра. Я обнял его и поблагодарил за всё. Утром Джек проводил меня до комендатуры, возле которой стоял легковой автомобиль. Джек быстро пошёл в казарму. Я зашёл в комендатуру. Меня ждали полковник и переводчик. Мы сели в машину и поехали на мост, который соединял берега Дуная. Переводчик сообщил мне, что советское командование предупреждено о передаче им меня, которая и состоится на мосту. В центре моста нас ждали три автомобиля, несколько офицеров и солдат, покуривая, разговаривали между собой. Сердце у меня колотилось так, что, казалось, оно выскочит наружу. Руки и ноги тряслись. Я испытывал неловкость из-за моего волнения. Наша машина остановилась, и мы втроём вышли из неё. К нам подошли трое: один старший офицер в чине полковника и два лейтенанта. Они улыбались, подошли к нам, полковники приветствовали друг друга, пожали руки, и переводчик сказал, что я могу идти. Ко мне повернулся американский полковник и протянул мне руку, я подал ему свою и ответил рукопожатием, затем сделал шаг в сторону советских офицеров. Бросился к ним и заплакал. Я рыдал, настолько это волнение взяло верх, что мне казалось, будто умру сейчас или ещё что-то произойдёт со мной. Меня встретили весело, радостно! Мы сели в машину и поехали. Я не мог говорить, рыдания захлёстывали меня! Казалось, так многое хотел сказать, но у меня ничего не получалось! Офицеры хлопали меня по плечу, успокаивали, поздравляли. Всё как в сказке. Как я мечтал об этом дне! Сколько я к нему шёл! Наконец мы подъехали к небольшому зданию, в котором размещалась комендатура. Мы зашли внутрь, потом через приёмную в кабинет полковника. И вдруг я слышу команду:

– Сдать оружие! Вы арестованы!

Меня били, кричали, что я предатель, что я завербован американской разведкой. Это не прекращалось целую ночь. Ночью же военный трибунал вынес свой приговор: изменник Родины! Я был осуждён к каторжным работам сроком на пять лет в Колымском Дальстрое. Вот и всё! Я заледенел внутри. Приговор, казалось, меня убил заживо! Так мне думалось в ту пору.

Ранним утром меня привезли в сопровождении конвоя на железнодорожную станцию восточного Линца, затолкали в вагон для перевозки скота, и поезд тронулся на восток. В вагоне нас было немного. Каждый держался на удалении от другого. Разговор не клеился. Но, как только мы пересекли границу СССР, стали проезжать западные, центральные территории России, в которых до войны проживали арестанты, начались разговоры, откровения и воспоминания. Люди были разные. Многие были арестованы за грабежи и мародёрство на освобождённых от немецких захватчиков территориях. Но были и с обвинениями, подобными моему – за измену Родине. Что сделали эти люди? Мы не говорили об этом. Но в каждом обострилась душевная боль невинно пострадавшего человека. Пришёл день, когда я проехал Урал, где жила моя Женечка, мою родину, мой Алтай промелькнул за закрытыми вагонами. Я слышал, что проезжали Барнаул! Совсем рядом была моя деревня! Сердце моё разрывалось от безутешной боли. Мама, мама, как ты там! Ты, конечно, считаешь меня погибшим на этой войне! Пусть будет так! Лучше не знать об участи твоего сына!