Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

— Сейчас им нечего делать в Дзагедзоре, они отправятся на помощь к Беку. Да умножится слава твоя, господь наш, не отворачивайся от нас, — глаза тикин Сатеник увлажнились. — Орлят видела спозаранку — к добру это…

И весь день она не отпускала от себя прибывшего из Варанды гонца. Записывала то, что сообщал ей участник и очевидец варандских событий. А когда кончила писать и отпустила гонца, все еще продолжала сидеть у стола. Неодолимая тоска по Мхитару охватила ее. Ей казалось, что она летит к нему, бросается к его ногам и умоляет: «Не делай этого, Мхитар, забудь ее, пожалей меня… Забудь». Она не смогла удержать слез, когда вспомнила, что не ей принадлежит сердце любимого человека, родного мужа. Глотая слезы, она записала в летописи:

«И когда разрушились оковы зимы, вместо весенней радости ветер бедствий нахлынул на нашу страну, засверкало всепожирающее западное пламя. Вышел из своего логова бешеный Абдулла паша. Пришел проглотить страну Армянскую…

…А победивший турок в Варанде спарапет Мхитар, супруг мой, мужчина с ясным и благородным лицом, с длинными темными волосами. У него густые, изогнутые дугой брови, чуть вытянутый подбородок с кудрявой бородой и искрящиеся глаза. Высок он ростом, плечист и могуч. Жесток характером и упорен. Проникнутый великой любовью к народу армянскому, он посвятил себя целиком его делу…»

Перо выпало из рук Сатеник. Обхватив голову ладонями, она тихо заплакала. Слезы заволокли глаза, вдруг перед ней отчетливо предстала на белом листке бумаги желто-красная роза. Она постепенно разрасталась и вот уже преобразилась в Гоар, которая с дерзкой улыбкой на лице, казалось, говорила: «Тот, о ком душа твоя тоскует, принадлежит мне».

Весь день тикин Сатеник не выходила из своей комнаты. Старший сын, Агарон, еще с утра повел свой «полк юных» на ученье. Цамам и маленький Давид в сопровождении няни спустились в деревню Горис поиграть с крестьянскими детьми.

Тикин осталась одна, безутешная. О, как горька жизнь, как она тяжела! Горькими были и строки ее летописи. Перелистывая страницы своей рукописи, она невольно начала читать записи, сделанные ею зимой. Они рассказывали историю падения Еревана, которую она записала со слов бежавших оттуда армян.

«Храбро сражались ереванцы. Но турки все же победили. Они разрушили, уничтожили все. В городе не уцелел ни один дом. Старых и малых, женщин и детей, всех, кто остался живым, — угнали в плен. Дома разрушили, церкви превратили в конюшни. В Ереване не осталось ни одного хоть немного стоящего, способного на что-нибудь человека. У священников вырывали бороды, били и пытали так, что на них остались только кости. Девушек насиловали на глазах у матерей. „Гяура мучить — аллаху служить“, — хвастаясь, повторяли турки. Горе нам, горе беззащитному роду армянскому. Не разрешили хоронить покойников. Трупы бросали псам на съедение. Больных и немощных сбрасывали в ямы, чтобы гнили там заживо».

Тикин пришла в ужас от собственных записей. Ночью ей приснились кошмары — убитые, зарезанные дети, обнаженные, сошедшие с ума женщины и турки, турки… с ятаганами, с диким хохотом, с окровавленными руками. Она просыпалась от страшных снов и кидалась в объятия старой прислужницы.

— Спасите!.. — умоляюще кричала Сатеник.

А как-то под утро, заслышав звуки труб и рогов, закричала неистовым голосом:

— О, турки идут… Дети! Спасите моих детей!.. — и бросилась в соседнюю комнату. Но служанка успела преградить ей путь.

— Очнись, тикин! — закричала она. — Или не слышишь, это победные трубы твоего супруга.

— Супруга… — вздрогнула она. — Зачем он едет? Зачем?.. Двери моего сердца закрыты перед ним. Зачем он едет? Может, сейчас в Агулисе или Нахичеване турки снова проливают кровь наших людей. Почему он не едет туда? Дайте мне одежду.

Шумно открыв дверь, из соседней комнаты вышел Агарон.

— Отец приехал!.. — радостно вскрикнул он и выскочил на улицу.

Все уже были на ногах. Через открывшиеся широкие ворота в замок сначала въехал спарапет, затем Тэр-Аветис, а за ними воины тащили по земле десятки турецких знамен. Жители замка восторженными криками приветствовали прибывших. Бандур-Закария подбежал к спарапету, чтобы помочь ему слезть с коня.

Однако ликование длилось недолго. Спарапет был мрачен, он даже не приветствовал толпу, как делал это каждый раз, возвращаясь из далеких походов, не взглянул на восхищенных им женщин, на Бандур-Закарию. Бросив гневный взгляд на устремившегося к нему сына, прошел вперед. Агарон недоуменно попятился.

Не только жители замка, но даже мелики и сотники не знали причины гнева и мрачности их любимого полководца.

— Накорми войско, — приказал он Бандур-Закарии. — Раздай всем жалованье. Запрещаю без моего приказа кого-либо впускать или выпускать.

На верхней ступеньке каменной лестницы его встретила супруга. Заметив мрачное лицо мужа, полные гнева глаза и торопливый шаг, Сатеник подумала, что случилось недоброе. Однако не осмелилась спросить об этом в присутствии посторонних. Спарапет прикоснулся губами ко лбу жены, оттолкнул стоящего рядом Агарона и вошел в свою комнату. За ним последовала только жена.

— Что с тобой, Мхитар? — закрыв за собою дверь и опираясь спиной на нее, спросила Сатеник.

— Со мной? — усмехнулся спарапет, опустившись на первый попавшийся стул. — Что может со мной случиться? Разве ты не видела турецкие знамена? Мы победили в Варанде. Как дети?

— Дети?.. — вздохнула тикин. — Не увиливай, Мхитар. Скажи, зачем ты приехал?

— Ты не желала этого?

— Турки из Нахичевана идут на Агулис.

— Знаю. Ну и что?

— Твое место не дома, — решительно сказала она. — Ты сейчас должен быть с Давид-Беком. Где он?

Спарапет не ответил, расстегнул на шее застежки шлема, сорвал его с головы, снял высокие багровые сапоги, небрежно разлегся на тахте. Это еще больше обеспокоило Сатеник. Сердце чуяло беду. Она подошла и, опустившись перед мужем на колени, сказала:

— Не скрывай от меня, Мхитар. Где Бек, почему ты не с ним?

— Тебе не обязательно это знать, — бросил спарапет.

Сатеник схватила мужа обеими руками за плечи и встряхнула.

— Нет, я должна знать. Отвечай. Что случилось? Поссорился с Беком? Ушел от него? Изменил?..

— Что?.. — крикнул спарапет и вскочил с тахты.

Встала и Сатеник. Мгновение они гневно смотрели друг на друга.

— Ты меня считаешь изменником? — крикнул Мхитар. — Двадцать тысяч трупов оставили в Варанде турецкие янычары. И ты… ты осмеливаешься?..

— Ты ушел от Бека, ушел!.. — вскрикнула Сатеник. — Это я чувствую, вижу, об этом говорят твои глаза, твое лицо. О… Господи. — Она закрыла ладонями лицо и зарыдала. Затем опять опустилась на колени, судорожно обняла ноги мужа и умоляюще продолжала: — Не делай этого, Мхитар!.. Не умножай мои страдания. Пожалей детей своих, меня. Не для тебя позорное клеймо изменника.