Серо Ханзадян - Мхитар Спарапет

И вот с самого утра он не отходил от окна, напряженно глядел на площадь, надеясь узнать что-нибудь о товарищах.

Вард-хатун сидела на каменном полу и, держа младшего сына Парсадана на коленях, уговаривала его уснуть… По правую сторону от нее, тоже на полу, сидели жены сотника Миграна и Пхиндз-Артина со своими детьми, служанками и родственницами. Все молчали. Красавица жена Пхиндз-Артина выплакала все глаза, теперь лишь тихо всхлипывала. Только белолицая, светловолосая супруга сотника Миграна с безразличным спокойствием жевала жвачку, раздражая чавканьем Вард-хатун.

— Боже мой, с ума можно сойти, узнать бы, что происходит на воле? — прервала молчание жена Пхиндз-Артина. — Хоть бы наши подали какое-нибудь известие. Исчезли, будто в тюрьме нас оставили.

— Вести с развалин? — бросила Вард-хатун. — Турки захватили город и грабят его. Какие еще известия? Горе нам.

Гиган крикнул с окна:

— Сжигают!..

Женщины подбежали к окну.

— Что сжигают, где? — в ужасе спросила Вард.

— Наших священников. Их бросили в костер! Смотрите…

Оторопевшие от ужаса женщины припали к окну. Жена Пхиндз-Артина не выдержала. Царапая голую стену, она опустилась на каменные плиты и зарыдала… Дети подняли вопль. Аскяр, стуча в запертую дверь, угрожая, потребовал замолчать. Дети застыли в страхе. Вард-хатун, сжавшись в комочек, продолжала смотреть в окно. Вдруг она засуетилась и испуганно крикнула:

— Женщин взяли, ой… Ведут Сатеник, Зарманд. Смотрите!.. О ужас!.. Во что обратили несчастных? Иисусе Христе! — Она попыталась открыть окно, но створка была крепко закрыта. Обида, ревность, которые она еще вчера питала к Сатеник и Мхитару, мгновенно исчезли. Вард-хатун уже не помнила о том, что отчасти сама была причиной содеянного Тэр-Аветисом.

— Сатеник! — крикнула она. — Сатеник, дорогая моя!..

Израненная, измученная, но не потерявшая самообладания и духовной гордости Сатеник посмотрела на Вард-хатун и отвернулась.

— Куда ведут тебя эти палачи, Сатеник?

— Спроси у своего изменника мужа, — крикнула Зарманд, несущая на плече Давида. — Это он продал нас, он открыл ворота Алидзора и отдал нас туркам! Ликуй!..

— О горе!.. — выдохнула Вард-хатун и бросилась на пол. Гиган подскочил к матери.

С минуту Вард-хатун билась на полу, подобно зарезанной курице, затем, оттолкнув сына, бросилась к двери и начала бить руками и ногами в дверь.

— Откройте! — вне себя кричала она. — Откройте скорей! Я хочу видеть мужа, отведите меня к Абдулла паше.

— Ха-ха!.. — захохотал по ту сторону двери охранник. — Ты хочешь пашу, ханум? Потерпи, он совершает священный намаз.

Вард-хатун потеряла сознание.

Вскоре пришли две армянки и один турок и увели семьи сотника Миграна и Пхиндз-Артина. В узкой комнате осталась запертой лишь Вард-хатун с детьми.

От Абдулла паши Тэр-Аветис вышел крайне возбужденным. Он шел шатаясь, еле держась на ногах, глаза застилал туман. Ему не удалось убедить сераскяра отпустить отнятых у родителей в Алидзоре две тысячи девочек и мальчиков. «Мальчики будут обрезаны и записаны в янычары, — сказал паша, — а девочек пошлю в Стамбул в подарок султану». Не помогли ни мольбы, ни упоминание об обязательстве, которое подписал паша и к которому он приложил печать перед вступлением в Алидзор. «Договоры и клятвы — все на острие моей сабли».

Мысль о том, что он обманут в своих надеждах и что час раскаяния приближается, обжигала его душу.

Он и не заметил, как вошел в комнату, где накануне запер жену и детей. Очнувшись от глубоких размышлений, оглядел измученным взором освещенную лишь одной лампадой комнату. В глубине ее, в углу, прижав к себе обоих детей, стояла Вард-хатун, стояла так, словно готовилась наброситься на зверя, собиравшегося вырвать у нее детей.

— Вард! — стараясь казаться спокойным, заговорил Тэр-Аветис и направился к жене и детям.

— Не подходи, отступник! — прохрипела Вард.

— Приди в себя, Вард, — просил Тэр-Аветис. — Не суди меня, я не отступник. Ты же сама говорила?..

— Ты отступник, изменник! — задыхалась Вард-хатун. — Зачем ты сдал Алидзор? Не я же тебя об этом просила!..

— Сдал, чтобы не истребили весь наш народ.

— И думаешь, что стал спасителем армянского народа, несчастный! Какой ты теперь дашь ответ Мхитару, предатель! Нет, не Мхитару, а что ты скажешь мне, наследнице владыки этого города! Что ты ответишь своим детям!

Вард-хатун вдруг дала мужу две звонкие пощечины. Тэр-Аветиса охватила ярость, из глаз его, казалось, посыпались искры, но он попятился назад и жалобно произнес:

— Не презирай меня, Вард. Погибающий хватается за змею. Не ты одна, многие не понимают меня.

Вард-хатун в отчаянии проливала слезы. Маленький Парсадан, подложив руку под головку, уснул на полу. Перед глазами Тэр-Аветиса встали кошмарные события последних дней — сегодняшний костер на площади, холм из голов его соотечественников. Абдулла паша с крашеной бородой, со взором тигра. Вот он, Тэр-Аветис, стоит перед ним на коленях и молит его пощадить духовных отцов, не сжигать их. О! Тигриные глаза паши, похожая на дыню голова!.. Сколько таких голов снес на своем веку Тэр-Аветис? И вот теперь он стоял на коленях перед этим человеком и молил о милосердии. А как забыть полные презрения и ненависти глаза тикин Сатеник? Крик маленького Давида?.. Паша уступил мольбам Тэр-Аветиса и отослал назад палача, вызванного для казни тикин Сатеник и ее ребенка. Но его больше всего убивало то, что Сатеник вовсе не обрадовалась такой пощаде. Напротив, видимо предчувствуя худшее, чем смерть, она просила, чтобы не оставляли в живых ни ее, ни сына. По приказанию паши муллы на глазах у матери совершили обряд обрезания над Давидом и вручили его янычару, который собирал детей.

Тэр-Аветиса ждал новый кошмар. Вместо утешения он встретил у армян, у тех, кого хотел спасти, жгучую ненависть, и мир превратился для него в холодную могилу.

В скошенных хлебных полях резвился осенний ветерок. Жаворонки подбирали опавшие зерна пшеницы и пели от удовольствия. Горы были залиты солнцем, тогда как в ущельях низкие облака, подобно отарам овец, медленно ползли к синим водам Воротана.

Повсюду пролегали перерезанные овражками, несуразными отвесными скалами ущелья — одно глубже и страшнее другого, но и неповторимые своей дикой, первозданной красотой. Одно ущелье следовало за другим, одну гору сменяла другая, еще большая, — от долины Арцаха до Севана, от Севана до Сисакана и дальше до песчаных берегов Аракса.

Всюду горы и ущелья, окутанные синим туманом, с таинственным рокотом рек… Таков горный край Армении — Сюник.

По этим бесчисленным ущельям и извилинам гор тянулась дорога, по которой спешило в Сисакан войско князя Баяндура. Одолев в трудных боях в ущелье Вайоц пятнадцатитысячную турецкую армию, армянская конница теперь с легкостью ветра неслась к Алидзору — на помощь осажденным.