Филиппа Грегори - Последняя из рода Тюдор

Ко мне приходит побледневшая Люси и говорит, что ее матушка, живущая за пределами Тауэра и стирающая мое белье, слегла в постель с симптомами чумы – опухание в подмышках и бубоны в паху. Люси трясется от страха.

– Еще вчера она стирала ваши вещи. Я сама их принесла и запеленала ребенка. – Она вся дрожит от беспокойства. – Упаси нас Господь, ваша светлость, я не знала! Я ни за что бы так не поступила! Вдруг малыш заразится чумой?

Дом Люси забили досками и пометили красным крестом на двери. Ее не пускают к матери, как и всех остальных. Больная женщина ворочается в постели совсем одна. Никого не будет рядом, когда она умрет или выздоровеет, хотя она догадывается, что, скорее всего, ее ждет смерть, а дочь не может даже подать ей кружку свежей воды. Когда жар повышается и тело опухает так, что хочется кричать, больные чумой молятся о смерти, но к ним все равно никого не подпускают.

– И брата я не видела, – тревожится Люси. – Он служит герцогу Норфолку.

– Может, он уехал за город вместе с двором, – беспомощно предполагаю я, – и сейчас находится в безопасности Виндзорского замка с королевой.

– Как думаете, переодеть малыша и постирать его вещи еще раз?

Мой новорожденный сын полдня провел закутанным в белье из чумного дома.

– Да, Люси, пожалуйста, – неуверенно прошу я, – и пожги тра́вы у двери и окон.

Бессердечная Елизавета не рискует собственным здоровьем, зато оставляет меня и моих мальчиков в самом сердце заразного города. Она прячется в Виндзоре, не принимая никого из Лондона, и даже приказывает построить виселицу на окраине, чтобы казнить тех, кто посмеет приблизиться к ней. Ворот и громадного привратника недостаточно, ее должен охранять еще и палач, а вот меня с детьми можно бросить в самом болезненном месте Англии.

Что хуже всего, невозможно понять, почему один человек заражается, когда другого болезнь обходит стороной. В хороший год бывает, что умрет лишь один житель целой улицы из маленького домишки посередине. В плохой же чума накрывает всю улицу, оставив только один домик, окруженный смертью, где жгут свечи и используют все предупредительные средства, которые можно достать. Августовская жара не спадает, и становится ясно, что это плохой год, один из худших. Церковные приходы каждую ночь отправляют повозки для сбора и последующего захоронения тел; по их сведениям, за неделю погибает около тысячи человек.

Я все больше волнуюсь за себя и за мальчиков, а также за Неда в башне.

– Держитесь подальше от детей, – с беспокойством говорю я миссис Ротер и Люси, да и всем, кто приходит в Тауэр из заразного города. – Сегодня я сама о них позабочусь. И выкину белье, что принесли прачки с Темзы. Сделаю уборку в комнатах, подмету полы, и все будет хорошо.

Угрюмая Люси смотрит на меня с обидой. Скорбя по матери, она озлобилась.

– Ваш сын Томас спал с кормилицей, – говорит она. – Лоскут ткани, в который он завернут, подшивала моя покойная мать. Если чума, как вы думаете, передается через прикосновение, то мальчики уже могли заразиться.

От страха у меня вырывается стон. Я умру от горя, если потеряю хоть одного из сыновей. На это Елизавета и рассчитывала. Она молилась о моей смерти и о смерти моих мальчиков, но никто не сможет ее обвинить. Я буду как Эми Дадли – жертвой, о которой все позабыли.

Вывешиваю из окна голубой платок, показывая Неду, что у нас все в порядке, и жду ответа – наконец и у его стены развевается ткань того же цвета. Он наверняка в ярости меряет камеру шагами и пишет письма друзьям при дворе. В плохой чумной год заточение в Тауэре становится смертельным приговором. Здесь, в самом сердце Лондона, в окружении вонючей канавы всю одежду и еду мы получаем из зараженного города, к тому же они проходят через полдюжины рук, пока доберутся до нас.

Я сама пишу Уильяму Сесилу и умоляю отправить меня с Недом и детьми за город. За всю свою жизнь я ни разу не проводила лето в Лондоне добровольно. Нед, я уверена, тоже. При наличии загородного особняка или даже маленького домика никто не остается в городе во время летнего разгула чумы.

Весь день жду ответа, но не получаю его. Видимо, Сесил уже покинул Лондон, уехал в свой чудесный новый дом в Берли, а может, укрылся вместе с жизнерадостным двором в Виндзоре под защитой стражей, готовых повесить любого, кто ищет убежища среди знати. Как пережить лето, если все уезжают, забывая обо мне? Елизавета обрадуется, вернувшись в Лондон осенью и узнав, что я умерла и похоронена в могиле для больных чумой, куда вместе со мной бросили завернутые в пеленки трупики моих детей.

Я не знаю, закрыть ли окна, чтобы уберечься от опасных испарений с реки, или, наоборот, распахнуть их, чтобы избавиться от духоты в комнате. Вечерами, когда дети уже спят, я накрываю голову и плечи шалью и гуляю в саду коменданта. Сэр Ричард Блаунт, занявший место бедного сэра Эдуарда, наблюдает за мной из окна. У ворот стоит страж. Я чувствую себя страшно уставшей – может, так проявляется чума? Если утомление и предчувствие дурного разрастутся быстрее бубонов, то я, вероятно, не увижу рассвета.

Едва я оборачиваюсь, чтобы пойти обратно в дом, как раздается звон. Это не набатный колокол, возвещающий о тревоге, а более низкий звук, с треском, создаваемый чьей-то раздраженной рукой. Слышен скрип колес телеги, а с ним приближается звон, будто повозка проехала через ворота и движется вокруг караульного помещения и маленькой деревушки, где живут слуги Тауэра. Колокольчик звенит снова и снова, а между звяканьем звучит крик:

– Выносите мертвых! Выносите мертвых!

Спаси нас, Господи, повозка для чумных заехала и в сам Тауэр. Видимо, зараза распространилась в домах прислуги или среди конюхов. Я прикрываю рот шалью и, быстро забежав внутрь, запираю дверь, словно это поможет укрыться от самой смерти.

Получаю от Марии записку, пропитанную уксусом. Кто-то побрызгал ее выдохшимся вином, надеясь таким образом отогнать чуму.

Мы в Виндзоре, но о тебе не забыли. Лорды настаивают на том, чтобы тебя увезли из Тауэра в этот чумной год. Говорят Елизавете, что это своего рода смертный приговор. Держись от всех подальше и не давай никому прикасаться к мальчикам. Думаю, через несколько дней тебя отпустят.

Я сама стираю вещи сыновей. Вожу Тедди поиграть на улицу только утром: полуденное солнце слишком опасно для Тюдора со светлой кожей и медными волосами, а в вечерних туманах полно заразы. Я мою нашу посуду, но воду беру из колодца в Тауэре, и иногда она бывает мутная; с едой, которую приносят с кухонь коменданта, я вообще ничего не могу поделать. Малыша кормит женщина, чье молоко, возможно, испорчено. Точно я узнать не в силах; прогнать ее, оставив мальчика голодным, тоже не решусь. С Люси пока все хорошо, я слежу за ней, чтобы уловить признаки слабости и жара, и советую не ходить туда-сюда. Миссис Ротер присылает весточку о том, что ее сестра больна и она поедет с ней за город. Говорит, что ей жаль бросать меня, но дело безотлагательное. Деревушки близ Лондона закрывают ворота, не пуская никого из города, и, если миссис Ротер не уедет сейчас, ей придется ночевать в надворных постройках вместе с больными, пытающимися спастись от заразы.