Григорий Панченко - Потерянная принцесса [litres]

– Ты и вправду не видишь разницы, брат? Одно дело, когда мы меж собой это искусство являем: тут, если все время помнишь, что ты воин-монах и крестоносец, то хоть о прощании с возлюбленной пой. Лишь бы не о фрау Минне [17] Фрау Минне – «госпожа любовь», которая порой воспринималась как персонифицированное существо: то ли демоница, то ли языческая богиня, напоминающая античную Венеру. Даже такой ее образ довольно часто становился источником вдохновения для светских рыцарей-миннезингеров (само определение миннезанга как «песни о любви» восходит к ее имени!), но для члена духовно-рыцарского ордена это уже чересчур. , которая умучивает сердца своих воздыхателей шестнадцатью разными способами. Но перед… ними, – это слово Бруно будто выплюнул, – разве что кройцляйт достойно исполнить!

Кройцляйт. Песни о крестовых походах. Ну да, разумеется, для этого Великий магистр присоединил их к туранскому отряду. И старый туранец, бросая в бой свой маленький отряд, дабы спасти тех, кто терпел поражение, – он, конечно же, мечтал о том, что спасенные будут петь ему именно об этом.

Хотя…

– Может быть, и так, брат. Как раз нашему спутнику на крестоносцев сетовать нечего. С христианами он никогда не воевал, единоверцы ему не в помощь, в помощь мы – а нас не было бы здесь без крестовых походов. Чтобы понять это, я уже сделал все, что мог. А теперь настало время, когда нужны твои умения.

– Мои?!

Говорят, старый конь воспламеняется при звуке боевого рога. Видеть такое вживе Лютгеру не доводилось. Но выглядеть оно должно было как-то похоже.

– Тише! – зашипел Лютгер.

Бруно кивнул, покаянно прижимая ладонь к губам. Глаза его сияли.

– Говори же, брат-рыцарь! – прошептал он.

– Арабский язык мы знаем оба. Тюркский – ты один. Слушай же: не Гюндуз-оглы, а Эртургул Гюндуз-оглы. Эртургул, сын Гюндуза. Из города под названием Сёгют. То есть о том, что такое Сёгют, я ничего не знаю – но, надо думать, это все же город, раз у него есть стены…

Рынки рабов бывают разные.

Иные расположены в старинных городах и сами печатью уважаемой старины отмечены. Сотни лет на постоянном месте, со своими обычаями, за толстыми стенами, под охраной умелых и опытных стражей – все это поневоле уважением обрастает. Иной раб за честь готов почитать, что был на том рынке куплен, хвастается потом этим всю жизнь.

Бывают рынки поспешные: на пристани или вовсе на пиратском берегу, близ караванной тропы, на ежегодном племенном торжище.

Бывают тайные. Не потому, что на свете есть места, где рабство совсем уж напрочь запрещено (может, и есть, но о них никто не слышал), а… В общем, много причин бывает.

Этот был явный, но вовсе невиданного образца – подвижный.

Медленно, важно тянулся богатый караван по известной тропе, широко раскинув вокруг паучью сеть охраны, – разбойникам и думать нечего сунуться. Только в обычных караванах весь товар – во вьюках, у этого же на верблюдах лишь малая толика перевозилась, в специальных носилках или паланкинах.

Красивые дети в нежном возрасте. Особо ухоженные девушки, нетронутые или, наоборот, тщательно обученные тому высокому искусству, которое мужчины ценят превыше всего. Диковинные уродцы и карлики-потешники, то увечно неуклюжие, то ловкие, как нечистый зверь обезьяна: один из них шустро лазил по верблюду, как по дереву, прыгал с горба на горб, уцепившись за какие-то распорки на сбруе, вставал вверх ногами и читал при этом то суры из Корана, то фривольные стихи таких достоинств, что краснели тянущиеся сзади верблюды… Тот, на котором ехал сам потешник, не обращал внимания ни на выкрики его, ни на кувырки – он тоже был специально обучен. Как и бредущий впереди, на котором как раз сейчас привселюдно, для острастки прочим невольникам, пороли провинившуюся рабыню. Он, не сбиваясь с ноги, лишь изредка недовольно взревывал, перекрывая ее визг, когда какие-то из ударов, предназначенных ей, случайно приходились по нему.

Основной товар, что попроще, бредет рядом с верблюдами своим ходом. Женский и мужской. Покупатели, стянувшиеся к шествию каравана, ездят вокруг, вертко маневрируя между горячими конями стражи и осликами ведущих учет караванных писцов, привычно нагибаются с седел, заставляют товар открывать рот и показывать зубы, некоторых принуждают раздеваться и осматривают внимательней… Бешено, с руганью в полный голос, торгуются – но их голоса тонут в ослином реве.

А рева этого порой не слышно за воплями дервишей.

Закон воспрещает дервишу напрямую просить милостыню, поэтому дервиш ее не просит, даже не требует – но держит себя так, что любой правоверный чувствует себя крайним грешником, не вручив святому человеку достодолжное подаяние. Во всяком случае, должен чувствовать.

Особенно роскошен был тот дервиш, который сейчас оказался прямо напротив Лютгера. Космобородый, черный от грязи до полной святости, в не менее святых лохмотьях, но в зеленом тюрбане хаджи [18], почему-то с огромным топором за поясом. Он гордо восседал на изможденном ишаке и, держа перед собой в вытянутой руке кожаный мешочек, громогласно возвещал всем желающим и не желающим слышать, что в мешочке этом – земля из Мекки.

То и дело к нему подъезжал кто-то – и дервиш снисходительно одаривал его скупой горстью драгоценного грунта, объясняя, сколь благотворен тот для исцеления свежих ран или гнойных язв. Только втирать его надо не просто так, а обязательно с молитвой… Облагодетельствованные, разумеется, не могли не отдариться серебряной монеткой – а какой-то купец в дорогом халате и на золото расщедрился.

У Лютгера сразу зачесался рубец давно зажившей раны от тартарской стрелы.

Ему в любом случае выходило проехать мимо – и рыцарь, минуя космобородого, протянул ему медную монету, а наткнувшись на возмущенный взгляд, двинулся дальше, не подставив ладонь, чтобы взять земли из города, который магометане в ослеплении своем почитают священным. Это не выглядело как саморазоблачительное презрение, наоборот – как скромность поиздержавшегося в пути.

Оглянулся через плечо: дервиш, вывернув опустевший мешочек наизнанку, сыпал последние крошки какому-то торговцу в красные, воспаленные глаза – а тот, шепча молитву, вслепую развязывал кошель.

– А эти двое откуда?

– Купил их у торговца из Саны, что в Йемене. А откуда они сами – да какая кому разница, уважаемый!

– Э-э, не скажи. Когда коня покупают – очень даже важно знать, каких он кровей!

– Так то конь, уважаемый…

Они оказались вовлечены в здешнее торговое действо, сами того не желая. Вот уж поистине верно сравнение далеко растянувшейся охраны с паучьей сетью. Вляпались в нее, как муха на лету, после чего начни дергаться – привлечешь внимание паука.