Григорий Панченко - Потерянная принцесса [litres]

Это слово он произнес на сельджукский манер, да и вообще сейчас, похоже, следил, чтоб в его речи сквозь арабский пробивался подчеркнуто сельджукский акцент.

Лютгер одним движением поднял Сюрлетту с земли и пристроил в седле перед собой, как ребенка – да она и была не тяжелей.

– За перевязь держись, – процедил сквозь зубы, указывая на перетягивающий его грудь оружейный ремень: меч у него оставался прежний, прямыми клинками тут никого не удивишь, но носил он его сейчас по-сарацински, через плечо. И повернулся к мужчинам. – Ты – за левое стремя, ты – за правое. Вы двое – хватайтесь за их пояса. Не отставать. Кто отстанет – мертвец.

Караван дотянулся, и ущелье, что меж холмами слева, было уже рядом. Теперь оставалось только пересечь путь каравана и скрыться там. Всем вместе: туранцам, тевтонцам и рабам, кем бы они ни были.

Бывшим рабам.

Они едва успели.

Рабов пришлось посадить на сменных лошадей, неоседланных: воины, и тюрки, и тевтонцы одинаково нахмурились, потому что вообще-то сменные кони предназначаются для другого и расходовать их силы не следует. Ну, это ненадолго: потом, за холмами, пересадят на мулов, благо часть вьюков опустела.

Как раз четырех мулов можно выделить под это. А пятое седло…

Но сейчас нужно поспешить, иначе вопрос о пятом седле даже не встанет.

Едва лишь они успели скрыться из поля зрения караванщиков, как увидели: длина теней, отбрасываемых всадниками, сравнялась с их высотой. Да и оставайся сомнения, они вмиг развеялись бы, ибо со стороны уже невидимого каравана донесся зычный голос муэдзина, сзывающего на молитву. За неимением минарета он, должно быть, вскарабкался на спину верблюда, как давеча карлик-акробат.

Тут же повалились на колени все тюрки, даже не успев расстелить молитвенные коврики. Стоя – то есть верхом – остались лишь тевтонские полубратья, оба брата-рыцаря и рабы. Они действительно оказались христианами.

Четверо мужчин и девушка только сейчас, наконец, начали что-то соображать – прежде они лишь разделяли беспокойство, охватившее отряд, не понимая его причины.

Сюрлетта осторожно шевельнулась: похоже, Лютгерова хватка причиняла ей боль. Рыцарь поспешил убрать руки. Надо признать, ранее он ни детей, ни женщин на седле перед собой не возил, потому не очень знал, как это правильно делается. К женщине после вступления в Орден вообще не прикасался – сосуд греха…

Неправильная мысль. Сейчас это – сестра его во Христе, нуждающаяся в защите, спасаемая от опасности.

Если же дело в весе, то баранов-то ему прежде на седле возить доводилось, удерживая их точно так же. Молодая овца примерно столько же весит. То есть коню на долгом переходе будет в тягость, но пока…

Тьфу. Снова неправильная мысль.

– Тебе нечего бояться, – сказал Лютгер девушке: по-французски, разумеется, ибо не по-немецки же говорить с той, чье имя Сюрлетта. Однако ее лицо продолжало оставаться напряженным.

– Смотри! – вдруг выкрикнула она. И указала куда-то за их спины.

Там, на расстеленном коврике, как раз распрямлялся после первого коленопреклонения человек в зеленой чалме. Распрямлялся – и в недоумении смотрел на них. Его мосластый осел жадно пасся поблизости, используя любую минуту, чтобы набить утробу травой.

Так… А выбора-то и нет никакого.

– Альберхт! – крикнул он ближайшему полубрату. И краем ладони обозначил рубящее движение.

Сам, бесцеремонно спихнув Сюрлетту наземь (впрочем, она ловко соскочила), начал разворачивать коня. Альберхт, уже мчавшийся к незнакомцу с обнаженным клинком, опережал его – но тут Бруно опередил их обоих. Миг – и он рядом с человеком в зеленой чалме. Меч сверкнул и опустился, чалма перестала быть зеленой.

Вот так. И это правильно. Единственный выбор, который все же оставался у них сейчас: если что-то должно быть сделано – пусть это сделает брат-рыцарь собственноручно.

– Ты… ты убил святого человека! – в ярости прокричал кто-то из туранских воинов, вскакивая. Остальные тоже прервали молитву.

Повинуясь взгляду Лютгера, Альберхт убрал клинок в ножны. Бруно держал обнаженный меч на отлете, у него было для этого оправдание: по лезвию стекало красное, сталь, прежде чем прятать, надлежало обтереть.

Больше никто за оружие пока не схватился, даже джигит, вскочивший первым. Лютгер тем паче не приближал руку ни к эфесу меча, ни к древкам сулиц. Если он сделает это – обратного пути уже не будет: придется атаковать тюркских спутников сразу, без промедления, не давая им сесть на коней. Разить без пощады, самим о ней тоже не думать – и о последствиях не задумываться тем паче.

– Он не просто святой человек, – лекарь подошел к убитому вплотную. Ярость, клокотавшая в его словах, была совсем иного сорта, чем та, что наполняла голос джигита. – Он вдобавок еще и чудотворец. За эти минуты как-то успел в Мекку съездить и обратно перенестись!

На земле рядом с телом лежал кожаный мешочек: очень знакомый, но теперь не пустой, а туго набитый. Этот мешочек целитель пнул с гневом и презрением, как отрубленную голову.

Ага. Теперь понятно, зачем дервиш удалился на молитву прочь от каравана. Но… меняет ли это для них хоть что-нибудь?

Эртургул, невзирая на возраст, птицей взлетел на коня: все разом поняли – ему, единственному, это можно еще до того, как они разберутся, убивать им друг друга или продолжить путь, как ни в чем не бывало. Подъехал к ишаку вплотную: тот не переставал пастись – похоже, с прежним хозяином ему нечасто такое счастье выпадало.

– Ну вот у нас и еще одно седло, – с удовлетворением, даже весело, сказал предводитель туранцев.

И стало ясно, что слова его меняют все.

Путь изнурил и высушил их – а заодно, казалось, и все вокруг. Травы отдавали влагу так же быстро, как и человеческое тело, кустарник давно отступил, но тюрки все шли, ведомые знанием и памятью, – они уже преодолевали этот путь прежде, в противоположном направлении.

Их память была верна. Степь сменялась полупустыней, но в ней, как отпечатки копыт коня-исполина, единым скачком покрывающего несколько лиг, потаенно зеленели живые участки. Природный родничок. Полурукотворная ловушка для воды – скрытая под скалой глубокая яма, для верности обложенная камнями, чтобы солнце не выпило остатки дождевой влаги. Полностью рукотворный колодец, прорытый до водоносного слоя.

Иной раз вокруг раскидывалось то, что по здешним понятиям можно было лесом назвать, – пускай невысокие узловатые деревья растут в десятках шагов друг от друга, их безлиственные ветви не смыкаются над головой, а сами кроны лишены тени, прозрачны и призрачны.