Элисон Уэйр - Джейн Сеймур. Королева во власти призраков [litres]

– Ш-ш-ш! Не называйте ее здесь этим титулом! – прошипела Джейн, хотя в душе рукоплескала мотивам этой девушки. – Вы можете навлечь на себя еще большую беду. Вы сделали все, что могли. Оставьте это в прошлом и ведите себя так, будто ничего не было. Скандал скоро утихнет, поверьте мне.

Джейн силилась скрыть свое отвращение и ужас, когда в ноябре пришло известие о варварской казни в Тайберне кентской монахини и ее последователей. Женщины говорили об этом, а ее передергивало; у некоторых мужья или братья были среди толпы людей, ставших свидетелями ужасной кончины приговоренных. Самой монахине повезло: ее повесили, прежде чем обезглавить. А вот пятеро мужчин, казненных вместе с ней, из них четверо – священники, претерпели муки смерти, уготованной изменникам. Их протащили к месту казни на волокушах, так как предателям не полагалось ступать по земле, потом вздернули на виселице, но не умертвили окончательно, только придушили, затем привели в чувство, после чего выпотрошили: кастрировали, выпустили кишки, вырезали сердца. Если они все еще оставались в сознании – трудно представить, чтобы кто-нибудь мог пережить такие муки и сохранить разум, – то видели, как жизненно важные части их тел бросают в огонь, и только после этого их милостиво освобождали от страданий отсечением головы. Но и тогда кровавая бойня не прекращалась: тела казненных четвертовали и выставляли обрубки на публичное обозрение в качестве предупреждения: вот какая страшная участь ожидает всех, кто ослушается короля. Голова монахини из Кента, насаженная на шест, теперь смотрела с высоты на Лондонский мост.

Ужасала Джейн не сама по себе жестокость казни, а то, что король достиг той точки, когда был готов проливать кровь несогласных с ним. В каком страшном мире она жила! Ей вдруг всем сердцем захотелось домой – туда, где было безопасно и жизнь шла своим чередом, где старые обычаи имели значение и добрые люди не испытывали мук за то, что следуют велениям совести, и где можно было блюсти веру и следовать традициям, освященным и проверенным временем.

Она знала, что это фантазии. Даже Вулфхолл теперь не являлся тихим убежищем. Все они были повязаны новыми законами, и отец Джеймс тоже. Если бы она приняла монашеский обет в Эймсбери, даже авторитет приорессы не мог бы защитить ее. Нигде нельзя было чувствовать себя в безопасности, и меньше всего при дворе, блестящем и пышном, многолюдном и кишевшем интригами.

1535 год

В январе выпал снег. Фрейлины при свете факелов разыгрывали снежные баталии в личном саду королевы. Однажды вечером Джейн краем глаза заметила короля и королеву, которые наблюдали за побоищем из окна. Сквозь стекла с ажурными решетками казалось, что они улыбаются. Когда девушки вернулись в дом, Генриха уже не было, а Анна пребывала в задумчивости. Они готовили королеву ко сну, когда она открыла им, что у нее на уме:

– Поступили отчеты о непорядках в монастырях. – Королева в черной атласной ночной сорочке сидела, выпрямив спину, а Джейн расчесывала ее длинные темные волосы. – Мастер Кромвель должен разобраться с этим делом. Разумеется, его милость и я озабочены тем, чтобы вырвать с корнем злоупотребления в Церкви.

«Кто бы сомневался, – сказала про себя Джейн, – вы займетесь этим основательно. От вас нигде не укрыться». Однако она скоро забыла эту свою мысль и вспомнила слова Анны гораздо позже, тогда-то и стало понятно их истинное значение.

А в тот момент все они больше интересовались любовными похождениями короля. Слухи о том, что он преследует своим вниманием то одну даму, то другую, циркулировали по двору постоянно, но на сей раз для этого действительно имелись основания. Подозрения падали на кузину королевы Мадж Шелтон, и Маргарет Дуглас считала, что Анна сама подстроила интрижку.

– Меня это не удивило бы, – сказала леди Болейн. – Лучше такие вещи держать внутри семьи, дабы избежать дурных влияний. – Она пристально взглянула на Джоан Эшли. – А то некоторые отдают свои симпатии не тем, кому нужно.

Джейн опустила глаза на свои пяльцы, молясь, чтобы никто не догадался, кому отданы ее симпатии. Марджери, вероятно, до сих пор разделяла их, но они больше не говорили о таких вещах.

Анна была по-прежнему любезна с Мадж, однако все видели, что королева несчастна. Когда юной Франсес де Вер, графине Суррей, наконец разрешили вступить в полноценный брак с графом и она была полна радости, впервые насладившись утехами любви на брачном ложе, Джейн заметила, как королева отвернулась и закусила губу. Однако, что бы ни происходило между королем и Мадж Шелтон, это быстро закончилось. И вскоре всеобщим вниманием завладели дела поважнее.

Нашлись и другие храбрецы, отказавшиеся давать новую клятву верности. Они не только отрицали главенство короля над Церковью, но и выражали преданность папе. «Эти люди либо не в меру смелы, либо безрассудны», – подумала Джейн, вспоминая об участи монахини из Кента и ее сподвижников.

В мае в Тайберне были повешены, выпотрошены и четвертованы настоятель Лондонского картезианского монастыря, два приора-картезианца и монах из обители Сион. «Они приняли смерть с такой радостью, – говорили вокруг, – словно женихи, идущие на свадьбу».

Анна вонзила иглу в пяльцы и безжалостно заявила:

– Они это заслужили! Может быть, епископ Фишер и сэр Томас Мор усвоят этот урок и принесут клятву.

Относительно этих двоих мужчин она была настроена особенно решительно: они должны подчиниться, и король в третий раз предложил им принести присягу в Тауэре. Оба снова отказались.

– Они изменники и заслуживают смерти! – бушевала Анна.

В последнее время она плохо справлялась с эмоциями и легко переходила от безудержного веселья к кипучей ярости. Вскоре причина этого стала очевидна: она снова ждала ребенка.

Радость короля при этом известии не смягчила его гнева против тех, кто бросал ему вызов. Анна сидела во главе стола на праздничном пиру, а тем временем десятерых монахов-картезианцев приковали цепями к столбам и оставили умирать от голода. Среди них, как слышала Джейн, был и Себастиан Ньюдигейт. Она невольно подумала о его сестре, стойкой в вере леди Дормер, горе которой было глубоко, хотя она и выражала бурную радость по поводу того, что ее праведный брат сподобился мученической смерти.

Это было страшное лето. В июне епископ Фишер был осужден на смерть как изменник и обезглавлен, еще троих монахов-картезианцев повесили, выпотрошили и четвертовали в Тайберне. Казнь епископа была особенно шокирующей, потому что папа только что сделал его кардиналом, и король не упустил свой шанс продемонстрировать презрение к Церкви Рима.

Носившая под поясом принца, а все были уверены, что родится мальчик, Анна была неукротимо безжалостна. Король выполнял любое ее желание. Теперь – и она не делала из этого секрета – ей хотелось отправить на плаху Томаса Мора. Джейн Мора едва знала, и то только внешне, но ей было известно о его репутации как ученого, человека глубоко верующего и цельного. Он был защитником истинной веры, с его мнением считались, он был уважаем во всем христианском мире. Больше того, он был другом короля. Джейн не могла поверить, что Генрих лишит такого человека жизни.