Елизавета Дворецкая - Княгиня Ольга. Ключи судьбы

Но может, зря он смирился? И впрямь ослабел под старость! Прокладывай путь своим мечом – вот как они рассуждают, эти киевские, и делают так. Недаром же Ингорю принадлежат сейчас земли от Ладоги близ Варяжского моря до Пересечена – почти на море Греческом!

О своем уговоре с потомками Олега Вещего Етон объявил на следующий день после имянаречения княжьей дочери Величаны – когда Унемысл давал пир в обчине уже без жен, для мужей. На киевского гостя волыняне, лучане и бужане таращили глаза не меньше, чем на гордого отца. Хозяину честь и радость, но все эка невидаль – девчонка родилась. А вот на царство Греческое никто из сидевших в обчине не ходил, лишь кое-кто слышал от отцов об Олеговом походе. Слушая повесть о разорении берегов Боспора Фракийского, о походе по Вифинии, о чудном городе Ираклии, где даже избы из марамора и величиной с гору, все дивились и завидовали. И верили. Как не верить, когда Свенельдич подарил новорожденной золотую греческую номисму – «чтобы купила себе сестричку». Видать, у Ингоря теперь этих златников и сребреников полные короба!

Даже Людомир волынский – молодец лет двадцати пяти, темноволосый, в угорскую родню матери, – молчал и лишь покусывал в досаде губы под вислыми черными усами. Не решился пройтись насчет старческой немощи Етона, без войны уступающего потомкам недруга свою землю – когда за спиной у того стоял Мистина, живое воплощение и мужской, и воинской, да и державной мощи. Не понапрасну он играл мечом перед отроком – зрелые мужи увидели и поняли не сказанное вслух. Вся родовая знать Волыни и Побужья вошла в число послухов их уговора.

А Людомир, поглядев, как князья и бояре клянутся на золотом обручье, что слышали и знают условия ряда, вдруг взмахнул шапкой и спросил Мистину, не нужны ли им еще отроки в поход. Решил не упустить славы и добычи – не здесь, так хоть у греков. Етон и вздохнул с облегчением – в это лето Людомир на Сереть не явится. Пожалел было о сделанном, да скоро смекнул, что это облегчение – первый плод уговора.

И если он, Етон, примет ту судьбу, что нынче посеял, то совсем скоро владения киевских князей протянутся на запад до верховьев Стыри и Серети – сюда, в Плеснеск. А владея Плеснеском, с их-то силищей за спиной, лишь делом времени будет дойти до Бужска, до Червеня… Волынь уже конечно, Людомира они за спиной не оставят. А там дальше Перемышль… Глядишь, и ляхам придется потесниться. А он, Етон, будет лежать в высокой могиле, но о нем никто уже не вспомнит. Ибо не останется на земле его крови, а с ней и памяти его рода…

Прокладывай путь своим мечом… В Ингоревом побратиме была сила – из-за нее Етону и сейчас казалось, будто тот где-то рядом. Находясь поблизости, он подчинял без всяких видимых усилий. Но Етон и сам был упрям, и теперь, не видя киянина, вытягивал душу из-под его влияния и раскидывал умом, как бы приспособить эту мудрость себе на пользу. И волынские русы не хуже киевских умеют мечом пролагать путь к славе! Они умели это еще полтораста лет назад – тогда на днепровских горах о руси и не слыхал никто. Поляне дань хазарам платили и довольны были. Здесь, на правом берегу Днепра, хазар не видали и головы не клонили перед чужаками, с тех пор как обров избыли…

Ехать по холоду весь день старику было не по силам. Несколько раз останавливались в прибрежных селениях, чтобы погреться и подкрепиться. После полудня пристали в Гаврановой веси, над самой рекой. Отроки помогли князю выбраться из саней и отвели к Дубояру – старшему среди селян. Етон хорошо его знал: проживая довольно близко от Плеснеска, Дубояр нередко там бывал. Ездил на торг, на принесение жертв в плеснецком святилище в большие праздники, на Карачун и на Перунов день, сидел среди старейшин на княжьих пирах.

Знатного гостя постарались принять получше: усадили на хозяйскую лежанку близ печи, поднесли горячего отвара брусничного листа с медом. Боязливо-благоговейно косясь на знатного, но уж очень страшного собой гостя, хозяйка поспешно выставила на стол квашеной капусты, соленой рыбы, хлеба, поставила в печь широкогорлый горшок. Отроки снаружи развели костер и повесили котел – готовили кашу себе на обед. Дожидаясь угощения, Етон толковал с хозяином о разных делах. Здесь уже знали о договоре с Киевом и любопытствовали, «что теперь будет».

Беседе мешал детский писк. Старшие Дубояровы сыновья уже жили своим хозяйством, при нем остался младший и его семейство. Среди троих-четверых мальцов, поползунов и дыбунов [4], Етон скоро приметил одного – лет трех от роду, тот был не по годам крепок и боек. Играя в одной драненькой рубашонке на полу – зимой детворе не было ходу наружу, – он легко забарывал сразу двоих-троих братьев.

– Да ну тебя! – выбранилась хозяйка, когда орущий клубок подкатился к ней под самый подол и едва не заставил выронить горшок. – Поди прочь! – Она схватила малолетнего буяна за руку и с силой отпихнула прочь. – Чтоб пес тебя унес – назад туда, откуда принес!

И такая злость слышалась в ее голосе – так не кричат на родных детей, даже если те уж очень докучают. Малец отскочил и заревел – но скорее злобно, чем обиженно.

– Песий сын! – проворчала баба. – Божанка, ломотна трава, да забери ты его с глаз долой, гостям покоя нет!

Подбежала невестка и подхватила дитя – но тоже без особой любви.

– Что это твоя баба его песьим сыном кличет? – хмыкнул князь. – Не ваш он, что ли?

– Да какой он наш, когда песий! – Дубояр развел руками. – Ты через двор шел, отца его видал, он брехал на вас…

– Что ты? – Етон вспомнил остроухого серого с белой грудью пушистого пса во дворе. – Байки сказываешь! Не может пес дитя человечье родить!

– Да он же у тебя кобель! – хмыкнул Думарь, Етонов телохранитель.

– Родить не может, а приволочь может. Уж лета три тому. Был я тогда в лесу, жарынь новую смотрел, – с охотой принялся рассказывать Дубояр – видно, что не в первый раз. – И Серый мой со мной, бегал, вевериц гонял. Прилег я отдохнуть под березой, слышу, он брешет. Да лень вставать – побрешет, думаю, перестанет. По голосу слышно, не зверь какой, а так. Может, нашел чего. Он и правда, побрехал и унялся. Смотрю, идет – и дитя несет мне, в пеленках мокрых. Дитя плачет, а пес довольный – гляди, добыча! Я вскочил да и бежать – думаю, там женка мечется глупая, дитя проспала. Березняк весь обегал – нету никакой женки. Кричал, звал, аж охрип – тишина. А надо уж домой идти. Понес его домой, думаю, там еще поищем. У нас в Гаврановой все мальцы у матерей при себе. Дали невестке кормить – она два года как родила, уж своего хотела отнимать. Искали по волости – никто ни дитя, ни бабы не терял. Не нести же его в лес назад – так и оставили.

– И не проведали, откуда взялся?

– Так и не проведали. – Дубояр опять развел руками. – Бабы толковали, что, может, дивья жена [5] Дивья (дива) жена – лешачиха у южных славян. родила да нам подбросила… так и прозвали Вещаком [6] От «вешчак» – «сын вештицы, дикой женщины». .