Аннетте Хесс - Немецкий дом

Позже Эдит постучалась к Еве. Она вошла и села на край кровати, стараясь не смотреть на шляпу, что поселилась на полке. Ева лежала на покрывале, но не спала. Она не посмотрела на Эдит. Та положила ей руку на плечо.

– Ты не можешь так поступать с отцом.

Ева молчала.

– Прошло уже двадцать лет. Когда мы поняли, что там происходит, было уже поздно. А мы не герои, Ева, нам было страшно, у нас были маленькие дети. Раньше не бунтовали, это тебе не нынешние времена.

Ева не двинулась. Эдит сняла руку с плеча дочери.

– Мы ведь никому не причинили страдания.

Прозвучало, как вопрос. Ева боковым зрением наблюдала за матерью. Она сидела на краю кровати, такая маленькая, от нее пахло мукой и дорогими духами из Парижа, которые отец каждый год дарил ей ко дню свадьбы. Ева обнаружила у нее на верхней губе новые морщинки. Подумала о роли, которую мечтала сыграть мать, – шиллеровская Орлеанская дева. Воинственная, но не обладающая собственной волей. Эдит попыталась улыбнуться:

– Твой Юрген звонил два раза. Что у вас случилось?

В обычной ситуации Ева рассказала бы матери про Давида, ее странного друга, который просто исчез. И про Юргена, с которым она не хотела жить вместе, но которого, судя по всему, любила. Она всегда доверяла матери. Срослась с ней. Ева смотрела на руки Эдит, на слишком короткие для игры на скрипке пальцы, потертое обручальное кольцо. Заметила, что эти руки слегка дрожат. Она знала, матери хотелось, чтобы Ева, как раньше, когда они ссорились, взяла ее руку и сказала: «Все хорошо, мама». Но Ева не пошевелилась.

В городской больнице Аннегрета вернулась к своей, как она называла, «неприличной привычке». Она боролась со своей совестью. Но ей надоел доктор Кюсснер, который подал прошение об увольнении, и ей надоела сестра со своей ложью. Сама Аннегрета смотрела на дело просто: ей нужны эти жалко хнычущие младенцы, которые вследствие ее ухода поправляются. Ей нужно спасать жизни и получать благодарность. Только это вселяло в ее душу глубокий покой, позволявший выносить все остальное.

Аннегрета опять стала носить с собой многоразовый стеклянный шприц с коричневатой жидкостью, зараженной кишечными палочками, которую она либо подмешивала в молоко, либо вводила в чистом виде. Этот раствор Аннегрета готовила особым образом, который вызывал отвращение у нее самой. Но так было проще всего.

Аннегрета пошла вдоль зарешеченных кроваток и, пристально глядя на крошечные существа, остановилась возле мальчика, который доверчиво смотрел на нее и сучил ногами. Аннегрета прислушалась к тому, что происходит в коридоре, коллеги ушли в столовую на обед. Солнечный луч бил в окно и, подобно прожектору, бросал белый свет на медицинскую сестру, которая достала из кармана халата шприц, подошла к изголовью кроватки и указательным пальцем левой руки открыла маленький розовый рот мальчика, чтобы правой вставить в него шприц.

– Через три недели ты от меня избавишься. Я только что из дирекции.

К ней подошел доктор Кюсснер. Сначала вопросительно, затем встревоженно он посмотрел на руку Аннегреты у губ младенца. Она вынула шприц и хотела снова засунуть его в карман. Но доктор Кюсснер перехватил ее запястье.

– Что это? Что ты тут делаешь?

Процесс продолжился. Дни сменяли друг друга. На школьном дворе за залом заседаний по утрам играли дети. За окнами колыхались знакомые коричневые осенние деревья. Подсудимых было не сдвинуть, публика жадно ждала новых сенсаций. А от свидетелей по-прежнему требовалось огромное мужество, чтобы войти в зал. Казалось, ничего не изменилось. Однако так же, как в зале, установили прожекторы, чтобы лучше видеть лица подсудимых, после посещения Освенцима прежнее представление превратилось в уверенность. Освенцим стал реальностью. Стул наискосок от Евы пустовал. Фройляйн Лемкуль и фройляйн Шенке вскинули глаза, узнав от нее, что Давид исчез и польская полиция до сих пор его не нашла.

– Наверно, заблудился, – огорченно сказала фройляйн Лемкуль.

Светловолосый тоже время от времени бросал взгляды на пустующее место. И еще кое-кому бросилось в глаза отсутствие Давида. Во время перерыва к Еве подошел защитник. С ней хотел бы поговорить подсудимый номер четыре. Ева, помедлив, перешла за ним на другую сторону зала и очень близко увидела морщинистое лицо шимпанзе. Оно задало ей вопрос о рыжеволосом молодом человеке. Он пропал? Когда его видели последний раз? Где? Какие меры предприняли, чтобы его найти? Ева хорошо представила себе, как подсудимый вел допросы. Она разгневанно посмотрела на него и сказала:

– Вас это не касается.

Она уже хотела уйти, но подсудимый удержал ее за руку.

– Горячий молодой человек. Я тоже таким был. Я волнуюсь за него.

Больше всего Еве хотелось плюнуть подсудимому в лицо. Но она только прошипела сквозь зубы:

– Не думаю, что Давиду понравилось бы, что именно вы за него волнуетесь.

И высвободилась. Она вернулась к своему месту, думая: «Это преступник, массовый убийца». Она не могла его простить. А родители? Ева как будто зависла в каком-то пузыре, сквозь который лишь смутно видела отца и мать, слышала их голоса. Ей бы хотелось, чтобы пузырь лопнул. Но она не знала, как это сделать.

В конце очередного дня заседаний, в ходе которого интенсивно сверяли документы и ходатайства, когда большинство присутствовавших мысленно уже поглощали ужин, светловолосый представил суду документы, полученные от польских властей. Это были дорожные путевки на поставки «Циклона Б», подписанные главным подсудимым. Сверху шла надпись «Материалы для переселения евреев», что призвано было затушевать суть дела.

– Вы по-прежнему утверждаете, подсудимый, что ничего не знали о газовых камерах? – резко спросил председательствующий судья в микрофон.

Главный подсудимый повернул лицо хищной птицы к защитнику, они обменялись парой фраз. Вдруг оба посмотрели в сторону Евы. Или ей показалось? Братец Кролик встал, правой рукой задрал рукав мантии и, посмотрев на новенькие блестящие наручные часы, заявил, что его подзащитный всегда был против того, что происходило в лагере. Он хотел перевестись, записывался на фронт – тщетно. Светловолосый презрительно вставил:

– Вы сейчас хотите представить его борцом Сопротивления?

На защитника реплика не произвела ни малейшего впечатления. Он продолжил, что хотел бы вызвать свидетеля, который подтвердит настроения его подзащитного.

– Прошу суд выслушать показания свидетельницы Прис.

– Прис? В письменном ходатайстве указано другое имя, – сказал председатель.

– Секунду… – Братец Кролик поискал имя в документе. – Да, Прис – это девичья фамилия.