Аннетте Хесс - Немецкий дом

Девичья фамилия Прис. У Евы было такое чувство, будто из-под нее вытаскивают стул, пол, весь мир. Из усилителя раздавался голос адвоката:

– Прошу суд выслушать показания свидетельницы Эдит Брунс.

Ева встала, уцепилась за край стола, все кружилось. Светловолосый повернулся и вопросительно посмотрел на нее. Ева лихорадочно соображала. Наверняка Давид все растрепал! Он выдал ее. Но почему как свидетельница защиты? Это невозможно! Она снова опустилась на стул и поймала взгляд из публики. На нее смотрела жена главного подсудимого, она выглядывала из-под шляпки, как мышь, торжествующая мышь. Тем временем председательствующий судья объявил:

– Ходатайство защиты удовлетворено.

Светловолосый наклонился к Еве:

– Брунс? Она имеет к вам отношение?

Но Ева только смотрела на двери, которые как раз открывал служитель.

– Меня зовут Эдит Брунс, девичья фамилия Прис. Я живу по адресу Бергерштрассе, триста восемнадцать. У меня свой ресторан.

– Фрау Брунс, когда вы приехали в лагерь?

– В сентябре сорокового года.

– В каком качестве?

– Я приехала с мужем, который служил поваром в офицерском казино.

– Что вам было известно о лагере?

– Только то, что там находились военнопленные.

– И что вы узнали уже на месте?

Эдит молчала. Со зрительских трибун кто-то выкрикнул два слова. Еве послышалось: «Нацистская подстилка». Но возможно, у нее истерика. На свидетельской трибуне, в трех метрах от нее, находилась мать. Она была серьезна, бледна, не накрашена, одета в черный костюм, который надевала только на похороны. Эдит держалась как на сцене, но Ева видела, что она не играет, что она пытается быть искренней. Мать поставила перед собой сумочку, которую Ева в детстве часто вытряхивала, она прекрасно знала, что в ней находится. Расческа, носовой платок, эвкалиптовые леденцы, крем для рук и портмоне с последними фотографиями детей. Сердце у Евы бешено колотилось. Голос матери заполнил весь зал:

– Я узнала, что там содержались в заключении и обычные люди. То есть, я хочу сказать, не преступники.

– Вы не хотели оттуда уехать? У вас были две маленькие дочери.

– Хотела. Я говорила мужу, чтобы он перевелся. Но тогда бы его призвали в действующую армию. В то время им нужны были солдаты. Он боялся за свою жизнь, и я не стала настаивать.

Однажды, рассказала Эдит, она видела, как застрелили женщину, потому что это произошло прямо за их садом. Якобы та женщина хотела бежать. Ева увидела перед собой сад, соседскую клумбу с розами, забор, женщину, которая вдруг упала. Она посмотрела на мать и невольно вспомнила их последний совместный поход в дом культуры. Пьеса «Генеральские брюки» состояла сплошь из неприличностей, но они все-таки смеялись, заражая друг друга. Это было в другой жизни. А теперь Эдит говорила, что о газовых камерах она узнала от жены главного подсудимого. Они были соседями. Та обратила ее внимание на запах.

– Тогда же вы познакомились и с главным подсудимым? – спросил председатель.

– Да. Мы встречались. Или просто перед домом, или на общественных мероприятиях.

Наконец встал защитник. Он поискал в складках мантии карманные часы, которых у него больше не было, потом коротко посмотрел на наручные.

– Госпожа свидетельница, во время празднования Рождества вы видели офицеров лагеря?

– Да.

– Вы можете вспомнить какое-либо особое происшествие?

Ева смотрела, как мать втянула голову, съежилась, подобно ребенку, который не хочет, чтобы его было видно, но который знает, что его уже заметили.

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

Эдит поморщилась и стала похожа на Штефана, когда тот врет.

– Соответствует ли действительности утверждение, что на следующий день после празднования вы написали в Главное управление имперской безопасности донос на моего подзащитного?

– Не помню.

Эдит смотрела вперед, она ни разу не повернула голову в сторону Евы. В зале зашептались. Стрелки больших настенных часов продолжали громко тикать. Пять часов. Обычно в это время председательствующий судья объявлял перерыв в заседании до следующего дня, но сейчас он с сомнением в голосе спросил:

– Фрау Брунс, не помните? Вы же знаете, что в те времена означал донос.

Светловолосый перегнулся к Еве и шепотом спросил:

– Свидетельница вам родственница?

Он пристально на нее смотрел. Ева побледнела и несколько раз покачала головой. Председательствующий судья, человек-луна, громко задал следующий вопрос:

– Почему вы написали донос на главного подсудимого, фрау Брунс?

Тут Эдит Брунс повернулась к дочери, будто им предстояло проститься.

Ева бежала по тротуару, рядом тек пятничный поток машин, похожий на грязную реку из железа. Теперь все, кто присутствовал в зале, знали, что ее мать в декабре сорок четвертого года написала донос на главного подсудимого, потому что тот неодобрительно высказался о речи министра пропаганды перед берлинским фольксштурмом. В числе прочего главный подсудимый тогда сказал: «Он доразжигается до того, что Германия погибнет». Эту фразу мать процитировала в суде. Вместе с мужем она составила и отправила письмо, хотя тогда оно могло означать для подсудимого смертный приговор. В результате было проведено следствие, подсудимый с лицом хищной птицы был разжалован, а потом кончилась война. Наступил мир!

Еву отбросило. Она хотела перейти улицу и вдруг очутилась возле капота машины, которая ее задела. Она осмотрела себя – вроде не пострадала – и подняла возмущенный взгляд на жестикулирующего водителя за лобовым стеклом. Тот показывал ей, что она сошла с ума, и гудел вместе с другими водителями, потом выскочил из машины и, угрожающе размахивая руками, обошел капот.

– Я на вас заявлю! Я напишу на вас, если тут будет хоть одна царапина.

Он в бешенстве под всеми возможными углами, сверху и снизу осматривал лаковое покрытие своей безупречной машины. Клетчатая шляпа была слишком ему мала. Ева оправилась от страха и начала смеяться.

– Не знаю, что тут смешного, фройляйн. Она только что с завода.

Ева не могла остановиться, она, смеясь, пошла дальше, прикрывая рукой рот, из глаз у нее текли слезы, она хватала ртом воздух. Только подойдя к «Немецкому дому», она несколько успокоилась. Остановилась. На противоположной стороне улицы темноволосая женщина втаскивала коляску по тротуару в парадное. Прежде чем дверь за ней закрылась, она узнала Еву и издали приветливо помахала рукой. Фрау Джордано. Судя по всему, на деньги, собранные в «Немецком доме», семья смогла приобрести новую коляску. Ева поднялась на лестницу.

В квартире она прошла в свою комнату и одним рывком достала со шкафа большой чемодан. Принесла из ванной косметичку, уложила одежду, словари, любимые романы, папку с документами и фотографию, которую сняла со стены над письменным столом. На ней был изображен Штефан, который держал над головой Пурцеля, имевшего несчастный вид. В дверь постучали, и вошел Людвиг в белом кителе. Запыхаясь, как будто бежал с кухни, он посмотрел на чемодан.