Аннетте Хесс - Немецкий дом

На следующее утро Ева во втором зале аэропорта ждала опаздывающий рейс из Вены. Она шагала взад-вперед вдоль ограждения и не могла понять, радоваться ей или печалиться. Правильно ли было то, что так спонтанно у нее вырвалось? «Приезжай ко мне». Но когда на табло появилась отметка о том, что самолет сел, когда первые пассажиры появились из-за светло-коричневой стены, когда она увидела Юргена, его темную, высокую фигуру, он показался ей таким родным, что от облегчения она улыбнулась. Он тоже был растроган встречей, это она поняла, когда они увидели друг друга поверх ограждения. А когда он встал перед ней, Ева заметила в его взгляде что-то новое. Открытость. Они не знали, как поздороваться после столь долгой разлуки, и в конце концов пожали друг другу руки. «Исчезла детская округлость в лице», – подумал Юрген и спросил:

– Ты вообще больше ничего не ешь?

Они вместе ждали его чемодан на ленте транспортера. Из небольшого отверстия в стене аккуратно выпадал багаж, который потом крутился, как на подставке для тортов. Чемодана Юргена не было. Они прошли к окошку. Там им велели вернуться через час.

Ева и Юрген зашли в кафе футуристического вида из хрома и стекла, откуда открывался вид на летное поле. Они сели рядом на скамью, обитую серебристой искусственной кожей, и стали смотреть в окно. На горизонте громоздились светлые облака, небо над ними обещало снегопад. Юрген сказал, что во время полета прочитал в газете, что поймали людей, поджигавших коляски в квартале Евы. Группа студентов, что-то вроде бурсы. Они утверждали, что хотели тем самым привлечь внимание к опасности чужаков, гастарбайтеров, к угрозе расового смешения.

– Их арестовали? – спросила Ева.

Они должны теперь компенсировать ущерб, ответил Юрген, но судебного преследования не будет. Историю классифицировали как глупые юношеские выходки. Ева с сомнением посмотрела на Юргена. Да, определенную роль сыграли влиятельные семьи, из которых вышли студенты, кивнул он. Ева отпила глоток кофе, который в свете кафе казался синим.

– Это плохо.

И она рассказала Юргену о своем визите к Ящински, что он ей сказал и что она поняла. Юрген сказал:

– Не будь так беспощадна к себе, Ева. Ты очень мужественна.

Ева посмотрела на Юргена, и ей опять бросилось в глаза, как он переменился. Он казался беззащитным, как будто снял тяжелые доспехи. Юрген погладил Еву по щеке, по волосам.

– Я, кстати, очень рад, что господин Ящински так отреагировал.

Ева спросила:

– На сколько у тебя виза?

– Завтра утром лечу обратно. Это, может быть, последний сочельник отца. Они с Бригиттой не поехали на остров, в первый раз.

– А как дела у отца?

– Он уже не может говорить. Нет, неправда. Две фразы еще говорит. «Пожалуйста, помогите мне». И: «От меня вы ничего не узнаете».

Юрген в отчаянии рассмеялся. Ева молчала. Юрген посмотрел на нее.

– А ты? Не хочешь вернуться к своим?

– Штефан приходил. Сказал, что готов отказаться от всех подарков, если я приду. У меня обратный билет на пятницу.

– Рождество уже пройдет. Мы можем спросить, не найдется ли свободное место в самолете. Тогда вместе полетим домой.

Вместо ответа Ева достала из кармана пальто и положила на блестящую хромовую поверхность стола маленькую деревянную коробочку, выкрашенную в красный цвет.

– Что это?

– Дар волхва-мавра.

– Смирна, – улыбнулся Юрген, взяв маленький красный кубик и покрутив его в руках.

Ева рассказала, что это за коробочка. При этом она воочию видела, как мать ставит рождественскую пирамиду в гостиной на буфет. Вставляет красные свечки. В этом году она молчит и впервые не рассказывает историю про пропавшую коробочку. А отец, истекая потом, готовит у себя на кухне лучшего гуся для семьи, зная, что дочь не придет его отведать. Ева видела, как в сочельник семья выходит из церкви, взявшись под руки и скользя по обледеневшим улицам. Ее там не было. Ночью родители будут сидеть в гостиной, и отец скажет: «На следующий год она точно придет». Мать промолчит и задумается, а не закончилась ли ее жизнь.

– Для чего нужна смирна? – спросила Ева.

– Это смола. Ее раньше использовали при бальзамировании тел. Это символ человеческой природы. Земного. Она горькая и одновременно целительная.

Ева убрала коробочку и крепко стиснула Юргену руку. Сказала, что одно хорошо.

– Чувство любви во мне, его не убить.

Пора было узнавать насчет пропавшего чемодана. Но они все сидели рядом в футуристическом кафе, время от времени смотрели друг на друга и думали, что у них будет все хорошо.

На летное поле садились самолеты, а другие спокойно поднимались в тяжелое от снега небо.

Моя благодарность сотрудникам Института им. Фритца Бауэра; трудно переоценить значение их впечатляющей работы и прежде всего богатого архива по первому Освенцимскому процессу для моего исследования. Протоколы и магнитофонные записи ( https://www.fritzbauerinstitut.de/mitschnittauschwitzprozess.html ) показаний свидетелей на годы стали отправной точкой моей творческой работы, придав ей смысл. Вымышленные свидетельницы и свидетели, действующие в романе, для меня символ судьбы выживших. Для создания их образов я частично использовала фрагменты подлинных высказываний. В других местах я сводила высказывания, чтобы при помощи художественной концентрации дать слово как можно большему количеству людей. Я склоняюсь перед теми, кто во время процесса воскресил болезненные воспоминания и встал лицом к лицу с преступниками. Они дали миру масштабное и незабываемое свидетельство того, чем был Освенцим.

В романе приведены слова следующих участниц и участников процесса:

Маурициус Бернер

Йозеф Глюк

Ханс Хофмайер (председательствующий судья)

Фритц Бауэр (генеральный прокурор)

Хильдегард Бишоф (свидетельница обвинения)

Arbeit macht frei («Труд освобождает») – надпись над входом в лагерь Освенцим. – Здесь и далее примеч. пер.

«Свинский Петер».