Аннетте Хесс - Немецкий дом

– Что с ним такое? – спросил Юрген Бригитту через голову отца.

Та беспомощно покачала головой.

– Папа, у тебя где-то болит?

– От меня вы ничего не узнаете! – сказал Вальтер Шоорман.

Бригитта посмотрела на Юргена.

– Я дала ему уже две таблетки. Не знаю. Просто не знаю, – повторила она. Потом закрыла лицо рукой и с силой выдохнула: – Я больше не могу, Юрген.

– Иди спать. Я посижу с ним.

Бригитта взяла себя в руки, кивнула, приняла свой коронный уверенный вид и вышла. Юрген посмотрел на отца, который не сводил глаз с широкого панорамного окна, подошел к этому окну и выглянул на улицу. Некоторые деревья в саду были поражены грибком, их нужно было валить. «Как будто у сада кариес», – подумал Юрген.

– Почему больше не приходит та молодая женщина? – спросил отец.

Юрген в отчаянии покачал головой и спросил в свою очередь:

– Ты знаешь, кто я?

– Здесь темно. Ты мой брат?

Юрген встал поближе к окну. Когда он начал говорить, дыхание оставляло круги на стекле.

– Я убил человека. Это случилось неделю спустя после того, как я узнал, что погибла мать. Я сбежал с хутора. Я хотел пробраться к тебе и освободить тебя. Стемнело. Я шел по полю, и тут прилетели штурмовики, янки, они летели на Кемптен. Завыла сирена, и на горизонте появился зенитный огонь. Один самолет развернулся, он загорелся в воздухе. Я увидел, как падает человек. Распускается парашют, и янки валится прямо мне под ноги. Он лежал передо мной и не мог подняться. «Help me, boy». Изо рта у него текла кровь. И тут я начал его пинать, сначала в ноги, потом в живот. Под конец в лицо. При этом я кричал, голосом, который сам не знал, я бил со всей силы, мне доставляло это удовольствие, зверское удовольствие. У меня случилась поллюция. Первая. А человек вдруг умер. Я убежал и где-то спрятался. На следующий день вернулся на хутор. Я всегда думал, что это не я, что это зло. – Юрген прислушался к молчанию отца и продолжил: – А это было мое бессилие, моя месть и моя ненависть. Это был только я.

Юрген умолк. Какое-то время в гостиной было тихо, затем голос произнес:

– Мой мальчик.

Юрген обернулся. Вальтер Шоорман выпрямился в кресле и протягивал ему руку.

– Помоги мне.

Юрген подошел к отцу и, обняв его за плечи, медленно повел к двери. Вдруг Вальтер Шоорман остановился.

– Ты поэтому хотел стать священником.

– Думаю, да.

На пороге спальни Вальтер Шоорман посмотрел на Юргена.

– Трудно быть человеком.

Потом открыл дверь и исчез в комнате.

В конце ноября Ева увидела в газете объявление размером с почтовую открытку: «Пора свадеб – сезон гусей. „Немецкий дом“. Ваш уютный ресторан. Для семьи и рабочего коллектива. Мы предлагаем и обеденный стол. Просьба бронировать заранее. Владельцы Эдит и Людвиг Брунсы. Бергерштрассе 318. Тел. 0611–4702».

Ева вырезала объявление, но не знала, куда деть вырезку. Она положила ее на узкий стол, который для работы пододвинула к окну. Через пару дней вырезка исчезла. Может быть, ее взяла фрау Армбрехт, а может, сквозняком выдуло на улицу.

Приближался первый адвент, и Ева размышляла, украсить ли ей комнату к Рождеству. В конце концов фрау Армбрехт решила этот вопрос за нее, поставив на стол елочные ветки с желтой свечкой. Когда Ева переводила инструкции по эксплуатации («Используйте этот станок только под наблюдением специалиста», «Доступ к силовому выключателю должен быть свободным»), от горящей свечи поднимался нежный запах пчелиного воска. Иногда она гасила свечку, потому что ей становилось очень грустно, и тогда проклинала елочные ветки, фрау Армбрехт и вообще Рождество.

Как-то ближе к вечеру в дверь постучали. Фрау Армбрехт просунула голову и елейным голосом сообщила о «визите некоего господина». На мгновение Ева понадеялась, что это Юрген. Но тут в дверном проеме появилась маленькая фигурка в оранжевой шапочке. Ева раскрыла объятия, и в комнату вбежал Штефан. Ева прижала его к себе и вдохнула детский запах, от него даже зимой пахло травой.

– Это мой брат, – объяснила Ева любопытной фрау Армбрехт.

Та кивнула и удалилась. Штефан походил по комнате, осмотрелся, но кроме фотографии, на которой был изображен он с Пурцелем, его ничего не заинтересовало.

– От него ведь сейчас остались одни кости, да?

Ева сняла со Штефана курточку и повесила ее на крючок за дверью. Штефан уселся на единственное кресло и вытянул ноги.

– Ты худая, – сказал он, посмотрев на Еву.

– Да, мне сейчас как-то не хочется есть.

– Как ты думаешь, скоро пойдет снег?

– Конечно, – улыбнулась Ева.

Она спросила, знают ли родители, что он пошел к ней. Штефан пожал плечами: они думают, что он у Томаса Прайсгау. А он уже вовсе не его лучший друг.

– Почему?

– Он мне сказал, его родители не хотят, чтобы он со мной играл. Господин Патен тоже уволился.

– Господин Патен… – задумчиво повторила Ева, но больше вопросов задавать не стала.

Штефан сменил тему:

– Меня мама побила.

Ева удивленно посмотрела на брата. Такого еще не бывало.

– За что?

Штефан помялся, но потом все-таки ответил:

– За то, что я назвал ее беззубой бабкой. У нее теперь такие зубы, которые вынимаются.

Штефан встал и хотел забраться на кровать. Ева удержала его.

– Штефан, такие вещи нельзя говорить. Ты же делаешь маме больно.

– Да, теперь я знаю, – нетерпеливо ответил он и запрыгнул на кровать. – Не очень здорово. – Штефан начал раскачиваться. – А я на Рождество получу велосипед. А от Аннегреты собаку. Я все уже знаю. Аннегрета придет со своим новым мужем. Теперь у нее есть муж, а у тебя нет. Странно, правда?

– Да. Хочешь печенье?

Уголки губ у Штефана разочарованно дрогнули, но он кивнул. Ева взяла с полки коробку с печеньем. Она купила его несколько недель назад, когда к ней на кофе заходили фройляйн Адомат и новая коллега. Они обсуждали, что подарить начальнику к юбилею (в конечном счете остановились на плетеном кресле-качалке). Поскольку обе посетительницы сидели на диете, осталось много печенья. Штефан вяло сжевал одно высохшее печенье и тем не менее взял второе. Из вежливости. Ева смотрела на брата и вдруг с изумлением поняла, что он повзрослел.

– А вообще как дела, Штефан? – спросила она.

– Папа в этом году совсем не поет рождественских песен.

– Ну, он все равно вечно фальшивил. – И Ева запела:

У нее ком встал в горле. Она сглотнула. Но Штефан не смеялся. Он слез с кровати и, встав в центре аляповатого ковра, посмотрел прямо на Еву.

– Что сделали папа с мамой?

– Ничего, – ответила Ева.

Как ей было объяснить брату, насколько это точный ответ?

Ева проводила Штефана к выходу и надела на него оранжевую шапочку.