Борис Тумасов - Власть полынная

Направлялись братья великого князя в Новгород Великий, но в пути прознали, что государь московский уже вершит свой суд над крамольными новгородскими боярами.

И тогда Андрей и Борис повернули поезда в Великие Луки, поближе к литовскому рубежу. Здесь, они были уверены, получат покровительство Казимира, тем паче что он уже выделил на прокорм княжеских семей и челяди городок Витебск.

Едва тревожная весть докатилась до Москвы, Иван Третий созвал Думу.

Бояре были озабочены, и никто не подал голоса в защиту мятежных князей. Только глуховатый старец князь Стрига-Оболенский, шамкая беззубым ртом, протянул:

— Токмо без крови, государь. Не надобно крови!

Подняв пять сотен отборных дворян и взяв с собой воеводу князя Холмского, Иван Третий выехал вдогон братьям.

Ехали спешно, коням и людям редко давали отдых, по многу вёрст не слезали с седел.

Впереди, рядом с трубачом, везли княжескую хоругвь, символ власти.

Скакали бок о бок кони великокняжеский и Холмского. Иван говорил редко, князь тоже больше молчал. Но мысли были одни: не упустить мятежных князей, чтобы рубеж русский не перешли. Иван Третий, качая головой, сказал:

— Унижение какое, князья русские за рубежом хлеба и милости намерились просить. Стыдоба! Прознал бы про это отец наш, великий князь Василий! Не довёл до этого Господь!

Не ответил ничего князь Даниил, но с государем согласен, хотя княжеские обиды ему понятны. Силён в русских князьях удельный дух.

А Иван Третий продолжал:

— Каков князь тверской Михайло Борисыч? Вишь, по своему уделу дозволил мятежникам проехать! Вот ты, князь Даниил, тоже тверич, как мыслишь, прав ли Михаил?

Холмский не ответил. А великий князь усмехнулся:

— Тебе и говорить нечего. Тверь завсегда с Москвой соперничала. Аль не так?

Солнце уже клонилось к закату, когда показались стены и церковь.

— Настигли, избавил Господь от позора! — промолвил Иван Третий.

В открытые ворота въехали на рыси. У двери дома посадника стояли братья Андрей и Борис. Великий князь соскочил с коня, холодно обнял братьев, сказал с укором:

— В Литву торопились? Аль чужбина сладка? Борис прервал великого князя:

— Ты нас, брате, не кори. Мы при тебе и в своих уделах чужаками живём!

— В чём же?

— Обид наших не ведаешь? — вмешался Андрей.

— Коли так, братья, тогда ведите в хоромы да за столом и выскажетесь, — ответил великий князь и первым вошёл в трапезную.

Когда уселись, Иван разлил мёд по чашам.

— Вот теперь я вас слушать буду, какие обиды чинил и в чём грехи мои? — спросил чуть охрипшим голосом. — Всё, всё высказывайте, братья мои единоутробные, и пусть Господь нам судьёй будет.

В трапезной мрачно и темно. Девка внесла зажжённую свечу. Воск оплавлялся, стекал в поставец. Огонёк выхватывал лица князей, бородатые, насупленные. Иван провёл по волосам пятерней.

— Так кто из вас начнёт, ты, Борис, или ты, Андрей?

Отрезав от куска вяленой солонины краешек, князь Иван сосредоточенно пожевал.

— Доколь, государь, ты на нас свысока глядеть будешь, в скудости нас морить? Аль мы безродны? — не сказал, выкрикнул Андрей.

Борис вмешался:

— А что и говорить, разве не ты нас обидел, когда удел брата Юрия на себя брал, нас ни во что не посчитал?

— Истинны слова Андрея. Москва всё на себя взяла, нас подмяла. Углич и Волоцк обидела. Аль мы чужие?

— О-хо-хо, братья мои разлюбезные. — Иван руками развёл. — Ежели только в этом ваши обиды, готов повиниться и от удела Юрия земли вам передать. Но я правом великого князя пользовался.

— А ещё и в том, что ноне Новгород Великий на себя берёшь как отчину! — снова прокричал Андрей. — Коли так, от отчины той и к нашим уделам не грех прирезать!

— О Новгороде Великом говоришь — так хочу сказать вам, братья, того медведя мы ещё не убили. Почто же делим шкуру живого?..

К полночи споры унялись, князья успокоились. Не раз дворовые свечи меняли, по Великим Лукам первые петухи проголосили.

— Брат наш великий князь Московский, государь, — потеребив растрёпанную бороду, примиряюще промолвил Андрей, — мы, князья удельные, и наши дружины с тобой и с твоими полками и в радостные, и в горестные дни завсегда заодно будем. А что вина наша, так ты уж прости. Эвон, конь о четырёх ногах и тот засекается.

Из Пскова велено полкам ворочаться в Москву. Стояли они на западном рубеже, прикрывая горожан от немецких рыцарей, — замахнулись те на земли псковские. А когда подписали немцы мирный договор с Псковом, наступила пора уходить московским ратникам. Двинулись конные и пешие полки. Качались на ветру стяги и хоругви. Отряд следовал за отрядом, подминая подмороженную землю, разбивая её в грязь конскими копытами.

Благодарили псковичи московских ратников, и долго ещё слышался звон псковских колоколов.

Растянулись полки на вёрсты. Первые за четыре версты от города удалились, а последние ратники ещё из Пскова не выступили.

Гудение труб и барабанный бой далеко разносились. Скрипели колёса многочисленного обоза, стучали барки и кричали ездовые, перекликались конные, переговаривались ополченцы. И только боярские дружинники из дворовой челяди особняком держались.

Много вёрст предстояло прошагать ратникам, в сёдлах высидеть, пока до Москвы дойдут. По бездорожью широкой лентой тянулись полки, а когда на отдых становились, костры разжигали и обед в казанах варили, ордой пахло.

Воеводы хозяйственников вперёд слали — новые места для отдыха готовить, бани топить.

К первому теплу подходили полки к Москве. Ополченцы воздух нюхали, радовались:

— Успеем семя в землю-кормилицу кинуть, отсеяться…

— Пора. Тоска по избам душу рвёт.

— А сколь лаптей износил я, мужики?..

— О чём печаль, аль нового лыка не надерёшь? И смеялись озорно.

Никто ни слова не говорил о страшных татарах, какие два лета тому назад Москве грозили, до Калуги достали, ни о немецких рыцарях речи не заводил — мужиков крестьянские дела заботили…

Из главного города Золотой Орды Сарая ехал в Москву ханский посол Бочюка. За его кибиткой, крытой белым войлоком, тянулись кибитки трёх жён, детей и слуг. А за ними табунщики гнали косяк лошадей. Бочюка лежал на кошме в кибитке, напевал придуманную им песню и радовался жизни, молодости и отличному здоровью.

Вот скоро степь зацветёт, и весело Бочюке: трава поднимется, кони разъедятся, кобылицы жеребиться начнут, молока прибавят. Ну разве не радость в этом?

А ещё веселится Бочюка потому, что недавно в одном из становищ он приобрёл себе и новую жену, совсем девочку. И всего-то отдал за неё трёх кобылиц…

Радуется Бочюка и тому, что выбор ханского посла на него пал, Ахмат доверяет ему.