Кейт Мортон - Дочь часовых дел мастера [litres]

– Осязаемую память о событии, которую можно передать другим людям.

Люси вскинула голову так резко, что с ее ложки шлепнулась большая капля крема. Это опять была Лили Миллингтон, и ее слова точь-в-точь совпали с мыслями Люси. Точнее, с теми, которые она почерпнула из статьи в «Лондон ревю».

– Вот именно, Лили, – говорил между тем Феликс. – Настанет день, когда фотографические изображения станут повсеместными, а фотоаппараты – такими маленькими и компактными, что люди станут вешать их на шнурки и носить на шее.

Торстон округлил глаза:

– Надо полагать, что и шеи у них станут толще наших, у этих могучих людей будущего? Феликс, ты сам не замечаешь, как своими словами о вездесущести фотографии льешь воду на мою мельницу. Если человек способен навести объектив на предмет и сделать снимок, это не зачисляет его автоматически в разряд художников. Художник – тот, кто видит красоту в клубах сернисто-желтого тумана, там, где другие видят лишь загрязнение.

– Или та, – добавила Лили Миллингтон.

– Что – та? – Торстон осекся, поняв, к чему она клонит. – А. Ясно. Хорошо, Лили, очень хорошо. Или та дама , которая видит прекрасное.

Тут Клэр вставила банальное замечание о том, что в фотографии нет цвета, и Феликс стал объяснять, что художникам придется больше пользоваться светом и тенью, тщательнее продумывать композицию, чтобы вызвать те же эмоции, что и живописцы; но Люси уже не слушала его.

Она не могла отвести глаз от Лили Миллингтон. Она не припоминала, чтобы хоть раз слышала от натурщиц что-либо заслуживающее внимания, и уж тем более ни одна из них и мечтать не могла о том, чтобы сконфузить Торстона Холмса. Раньше Люси думала – если вообще когда-нибудь задумывалась об этом, – что вдохновение, получаемое Эдвардом от Лили, рано или поздно закончится, что он устанет от нее, как уставал от всех прежних натурщиц. Теперь она поняла, что Лили Миллингтон сильно отличалась от своих предшественниц. Она была моделью совсем иного рода.

Лили Миллингтон и Эдвард проводили дни, запершись в Шелковичной комнате, где Эдвард поставил мольберт. Он трудился не покладая рук – Люси узнавала выражение рассеянной сосредоточенности, неизменно появлявшееся у брата, когда он был занят очередной картиной, – но пока ни с кем не делился своими планами. Сначала Люси думала, что это из-за размолвки с мистером Рёскином, который не поддержал Эдварда после того, как тот выставил «La Belle». Рёскин прохладно отозвался о картине, мистер Чарльз Диккенс аттестовал ее хуже некуда, и Эдвард пылал гневом. (Когда отзыв Диккенса появился в печати, он в ярости ворвался в свою студию в дальнем конце сада и побросал в огонь все, вышедшее из-под пера мистера Диккенса, а заодно и драгоценную копию «Современных художников» мистера Рёскина. Люси, которая с декабря 1860 по август 1861-го была подписана на все выпуски У. Г. Смита и сына, чтобы не пропустить ни одного приложения с частями «Больших надежд», вынуждена была прятать свои номера «Круглого года», чтобы и они не пошли на растопку под горячую руку.)

Однако теперь она стала сомневаться: нет ли здесь чего-нибудь другого? Чем именно это могло быть, она не знала, но чувствовала, как атмосфера тайны окружает Эдварда и Лили Миллингтон всякий раз, когда они оказываются рядом. Вот, скажем, на днях Люси подошла к брату, рисовавшему что-то в своем альбоме, а тот, едва почувствовав, что за спиной кто-то стоит, закрыл рисунок, – правда, она успела разглядеть тщательно проработанный этюд лица Лили Миллингтон. Эдвард вообще не любил, чтобы за ним подглядывали во время работы, но такой таинственности не напускал еще никогда. Да и причина его скрытности была не вполне понятна: ну, работает художник над портретом своей натурщицы, что такого? Рисунок как рисунок, Люси видела сотни таких на стенах его студии, вот только на шее что-то странное: то ли подвеска, то ли ожерелье. А в остальном все как обычно.

Одним словом, Эдвард ушел в работу с головой, остальные тоже трудились не покладая рук, Эмма была занята на кухне и по дому, а Люси исследовала библиотеку. Она обещала Эдварду ходить на прогулки, но вовсе не намеревалась выполнять обещание: каждый день она набирала в библиотеке охапку книг и шла с ними на улицу – читать. Иногда она читала в амбаре, иногда – в зарослях папоротника в саду; когда же на улице бывало слишком ветрено и Феликс не снимал свою «Леди Шалотт», а, побродив безутешно по лугу и определив преобладающее направление ветра при помощи смоченного в слюне пальца, засовывал руки в карманы и угрюмо возвращался в дом, Люси устраивалась с книгой в маленькой гребной лодке, которая покачивалась на воде у нового причала Эдварда.

После их приезда в Берчвуд прошло уже почти две недели, когда она натолкнулась в библиотеке на старую, пыльную книгу, обложка которой держалась буквально на ниточках. Кто-то засунул ее на самую верхнюю полку, подальше от чужих глаз. Балансируя на верхней ступеньке раздвижной лестницы, Люси открыла титульный лист и прочла набранное замысловатым старинным шрифтом название: «Демонология, в виде диалогов, в трех книгах», а также узнала, что выпустил ее в «Единбурге» некий «Роберт Вальд-грейв, Печатник Его Королевского Величества, в году 1597». Книга по некромантии и черной магии, написанная тем же королем, который оставил потомкам Библию на простом и понятном английском языке, всерьез заинтересовала Люси, и, сунув ее под мышку, девочка стала спускаться с лестницы.

В тот день, отправляясь на реку, она, как обычно, несла с собой стопку книг и ланч, завернутый в чистую салфетку. Утро выдалось жаркое и прозрачное, как стекло; пахло подсыхающей пшеницей и таинственными, мускусными ароматами подземной жизни. Люси села в лодку и стала выгребать на середину. Для Феликса погода не подходила: чтобы добиться нужной фотографической выдержки, ему требовался полный штиль; но, вообще-то, утро не было ветреным, так что Люси решила подняться выше по течению и отпустить весла: пусть река сама несет ее назад, к причалу Эдварда. Не доходя до шлюза Сент-Джонс, она осуществила свое намерение и взялась за трактат «О свободе». Джон Стюарт Милль занимал ее до часу пополудни, когда, отложив его в сторону, она принялась за «Демонологию», но дальше первых приведенных королем Иаковом причин того, почему в христианском обществе необходимо преследовать ведьм, не продвинулась, обнаружив под страницами пустоту: в книге был вырезан тайник. В нем лежали несколько листков, скрученных вместе и перевязанных шнурком. Развязав узел, девочка погрузилась в чтение. Это оказалось письмо, тоже старое, датированное 1586 годом и написанное таким странным, угловатым почерком и такими бледными чернилами, что Люси едва не отложила его в сторону. Другие страницы содержали рисунки, точнее, чертежи дома, как сообразила Люси, вспомнив слова Эдварда о том, что Берчвуд-Мэнор построили еще при Елизавете.