Кейт Мортон - Дочь часовых дел мастера [litres]

– Спорим, тебе и в голову не приходило, что этим летом ты станешь натурщицей.

События прошлого вечера – и ночи – начисто вытравили из памяти Люси вчерашний план Феликса: сделать костюмированный снимок на сюжет истории о детях Элдрича.

– Малышка Люси, милашка… – продолжил он. – Ты что застыла, уже позируешь?

– Нет.

– Вот и умница. Естественность – лучшее качество модели. Я все время толкую об этом Клэр. Самые красивые люди – те, кто не старается быть красивым.

– Феликс хочет снимать уже сегодня?

– Я слышал много взволнованных речей о том, как замечательно было бы поймать утренний свет.

– А где все?

Торстон встал и ткнул стволом куда-то в направлении крыши:

– На чердаке, роются в сундуке со старыми платьями.

Он сунул оружие под мышку и прошел мимо Люси в сторону кухни.

– Эммы там нет.

– Слышал уже.

Люси стало интересно, что еще слышал Торстон. Она окликнула его:

– А где она, не знаете?

– Дома, лежит больная в постели. Утром приходил гонец из деревни, сказал, что она сегодня не встанет и чтобы мы сами о себе позаботились.

Люси нашла остальных на чердаке: как и сказал Торстон, они самозабвенно выволакивали из большого сундука старинные платья, примеряли их на себя, подвязывая лентами на талии, и оживленно обсуждали, как лучше всего украсить волосы гирляндами из цветов. Люси, не привыкшая быть с ними в одной компании, застеснялась и спряталась в уголке на самом верху лестницы, ожидая, когда ее пригласят.

– Надо выбирать похожие, – говорила Клэр Адели.

– Но не одинаковые. Ведь у каждого из детей Элдрича должны быть свои магические способности.

– Вот как?

– Да, и надо показать это через разные наборы цветов. Я буду розой; ты можешь быть жимолостью.

– А Люси?

– Чем захочет. Ну, не знаю, хотя бы ромашкой. Что-то в этом роде. Правда, милый?

– Да-да, великолепно!

Феликс почти не слушал, о чем шла речь, но отвечал с большим пылом. Он стоял у окна и разглядывал на просвет кусок газовой материи, прищуривая то один глаз, то другой, чтобы проверить впечатление.

Лили Миллингтон, как сразу отметила Люси, с ними не было. И Фанни с Эдвардом тоже.

Адель схватила за руку Клэр, и они, свистя юбками, промчались мимо Люси, которая так и стояла в своем уголке.

– Идем, копуша, – уже с середины марша крикнула ей Клэр. – Тебе ведь тоже нужен венок.

Вечерняя гроза порядком потрепала розы, раскрывшиеся накануне, и их лепестки устилали траву под кустами, зато свежих цветков было так много, что глаза разбегались.

Вдоль каменной стены сада было полно ромашек, и Люси набрала целый пучок белых и розовых цветов с желтыми середками, стараясь срывать их как можно ближе к корню, чтобы потом, устроившись на открытом месте, где солнце уже высушило траву, сплести венок. Конечно, он скоро завянет, но Люси все равно получала удовольствие от того, что делала. Правда, она, кажется, не занималась ничем подобным прежде и, несомненно, в любое другое время сочла бы это занятие никчемной тратой времени. Но сейчас все изменилось. Раньше Люси сомневалась, хочет она позировать Феликсу или нет; теперь же начала проникаться общим возбуждением. Она никогда не созналась бы в этом никому – да и себе самой не могла объяснить свои чувства, – но из-за того, что ее решили снимать наравне со всеми, вдруг почувствовала себя настоящей , а не такой, как раньше.

Лили Миллингтон пришла к ним, когда они уже были в саду, и теперь тихо плела свой венок; Люси, скрестив ноги, сидела между кустиками незабудок и украдкой поглядывала на нее: между бровями Лили залегла легкая морщинка беспокойства. Торстон, собрав свои карандаши и альбом, помогал Феликсу со стеклянными пластинами и коллоидным раствором, которые предстояло отнести в лес вместе с палаткой и камерой. Не было только Эдварда и Фанни, и Люси подумала, уж не заняты ли они тем самым разговором, который обещал вчера Эдвард, провожая ее в спальню.

Феликс заявил, что начнет снимать в полдень, когда солнце светит особенно ярко, и все поспешно готовились к предстоящему событию.

До конца своих дней Люси не могла забыть, как все они выглядели тогда, в венках и старинных платьях, на зеленом лугу, пробираясь через высокую траву к лесу. Полевые цветы качались и шелестели, когда теплый ветерок ерошил их головки.

Они уже миновали амбар с молотилкой и почти дошли до реки, когда сзади раздался крик:

– Подождите меня! Я тоже хочу быть на фотографии.

Они обернулись и увидели решительно шагающую к ним Фанни. За ней шел Эдвард, мрачный как туча.

– Я хочу быть на фотографии, – повторила она, подходя ближе. – Я хочу быть Королевой Фей.

Феликс с деревянным триподом на плече потряс головой, ничего не понимая:

– Нет, Королевой Фей будет Лили. Все должно быть как на картине Эдварда. На выставке они будут рядом, дополняя друг друга. Как иначе доказать, что фотография ничем не уступает живописи? Но Фанни может быть одной из принцесс.

– Мы помолвлены, и я буду твоей женой, Эдвард. Значит, я должна быть Королевой Фей из твоей сказки.

Лили бросила взгляд на Эдварда:

– Она права.

– Тебя я не спрашивала, – заявила Фанни, презрительно приподняв губу. – Тебе платят за то, чтобы ты стояла в сторонке и выглядела дурой. А я говорю со своим женихом.

– Фанни, – начал Эдвард, старательно контролируя свой голос, – я же тебе говорил…

– Я потеряю идеальный свет, – сказал Феликс с ноткой отчаяния. – Королевой будет Лили, но, Фанни, ты можешь быть принцессой на первом плане. Клэр и Адель – по бокам.

– Но, Феликс…

– Адель, я все сказал. Свет!

– Люси, – обратилась к ней Клэр, – отдай свой венок Фанни, и начнем.

За долю секунды она обвела взглядом лица Клэр, Эдварда, Лили Миллингтон, Феликса и Фанни, повернутые к ней, и бросилась бежать.

– Люси, подожди!

Но Люси не стала ждать. Она швырнула венок на землю и так и бежала до самого дома, как маленькая.

Люси не пошла ни в свою спальню, ни в библиотеку, ни даже на кухню, где могла бы расправиться с оставшейся половиной бисквита «Виктория», который Эмма испекла в пятницу. Вместо этого она направилась в студию Эдварда в Шелковичной комнате. Даже стоя на пороге, она все еще не понимала, почему пришла именно сюда, чувствовала только, что идти ей больше некуда. Люси уже усвоила, что причины тех или иных своих поступков она понимает куда хуже, чем устройство двигателя внутреннего сгорания.

Войдя, она растерялась. Она запыхалась и была смущена своим недавним бегством. Ей было больно и оттого, что ее отвергли, и оттого, что она не смогла скрыть свою боль от других. А еще она устала, очень устала. Столько всего необычного происходило вокруг, и так много нужно было понять.

Не придумав ничего лучше, она опустилась прямо на пол, и, свернувшись в клубок, как кошка, стала жалеть себя.