Кейт Мортон - Дочь часовых дел мастера [litres]

Джульетта повернулась, готовясь уйти, как вдруг ее взгляд упал на картину над диваном. Портрет молодой женщины удивительной красоты.

– Красавица, правда? – сказала невестка миссис Хэммет, перехватив ее взгляд.

– Глаз не отвести.

– Мое наследство, от деда досталось. Точнее, я нашла у него на чердаке, уже после его смерти.

– Вот это да.

– У него там чего только не было. Не одну неделю разгребали и почти все отнесли на свалку – так, всякий мусор, еще и крысами поеденный. Дом-то был старый, еще его отца.

– А тот был художником?

– Нет, в полиции служил. Потом уволился, ящики с его старыми бумажками убрали на чердак, да там и забыли. А откуда она взялась, не знаю. Незаконченная – видите, края не закрашены, и от кисти следы видны, – но выражение лица у нее… даже не знаю, как сказать. Правда? Вот прямо не хочешь, а все равно глядишь.

Женщина с картины стояла перед глазами Джульетты, когда она возвращалась в Берчвуд-Мэнор. Нельзя сказать, чтобы ей было знакомо это лицо, скорее, сама атмосфера портрета что-то напоминала. Лицо незнакомки, ее взгляд лучился любовью. Почему-то ей вспомнились сначала Тип, потом лето в Берчвуд-Мэнор, а потом солнечный день 1928 года, когда она поругалась с Аланом, убежала, заблудилась и снова нашлась, проснувшись в саду, под тенистой кроной японского клена.

Неудивительно, что именно сейчас ей вспомнился тот день. Они с Леонардом уже почти двадцать лет обменивались письмами, с тех самых пор, как она попросила его написать что-нибудь для ее цикла «Писем из провинции» – хотела сделать статью о многочисленных воплощениях одного и того же дома, но так и не успела. Как потом выяснилось, он слишком поздно получил ее письмо, а когда отправил ответ, Джульетта вернулась в Лондон – война устало тащилась к концу. Но, несмотря на неудачное начало, их переписка продолжилась. Он признался ей, что тоже любит писать: ему проще общаться с людьми посредством бумажного листа, чем напрямую.

Они рассказывали друг другу обо всем. Джульетта делилась своим горем, гневом, чувством утраты, всем тем, что, по понятным причинам, не могла включить в свои статьи. Но она не только плакалась, а еще и писала о том прекрасном, забавном и настоящем, что происходило с ней и ее семьей.

Но лично они так и не встретились, точнее, встречались один раз, тогда, летним днем 1928 года. На сегодня была назначена их вторая встреча.

Джульетта никому не сказала о своих планах. Дети часто уговаривали ее сходить куда-нибудь пообедать, сватали ей кавалеров, но эту встречу, сегодня, с этим человеком, она не могла им объяснить. Разве можно поделиться с кем-нибудь тем, что испытали она и Леонард в тот день в саду Берчвуд-Мэнор?

Вот почему Леонард остался ее тайной, как и эта поездка к дому, так много значившему для них обоих.

Впереди показались два фронтона, и Джульетта ускорила шаг: у нее было такое чувство, словно ее несет к дому. Она опустила руку в карман и проверила, лежит ли там по-прежнему старинный двухпенсовик.

Столько лет он хранился у нее, настала пора его вернуть.

Джек и Элоди ушли на прогулку, вдвоем.

Она сказала, что хочет своими глазами увидеть ту поляну в лесу, ну а он, конечно, был счастлив предложить себя в роли сопровождающего.

А я снова здесь. Сижу на теплом пятачке у поворота лестницы и жду.

Одно я знаю наверняка: когда они вернутся, я буду здесь.

Я буду здесь и когда их не станет, а на их место придут новые гости.

И кто знает, может быть, я еще расскажу кому-нибудь свою сказку, ту, которую услышал Тип, а до него – Ада, ту, которую я соткала из лоскутков Ночи Преследования Эдварда, из того, что рассказывал отец о бегстве моей матери из дому, и из сказки о детях Элдрича и Королеве Фей.

Это хорошая история – о чести и верности, о детях, которые творят добрые дела; сильная история.

Люди ценят сверкающие камни и счастливые амулеты, но забывают, что самые сильные чары заключены в словах, которые мы обращаем к самим себе и к другим, в историях, которые мы рассказываем.

Значит, я буду ждать.

Когда я была еще жива, все вокруг точно с ума посходили – увлеклись спиритизмом и начали вызывать мертвых, желая поговорить с ними. В те времена принято было считать, что духи и привидения жаждут освободиться. Будто бы мы приходим к живым потому, что «заперты» и хотим на волю.

Но это не так. Я не хочу свободы. Я – часть этого дома, который так любил Эдвард; я и есть его дом.

Я в каждом завитке каждой деревянной половицы.

Я в каждом гвозде.

Я в фитиле лампы, в крючке для пальто в прихожей.

Я в хитром замке на входной двери.

Я в подтекающем кране и в кружке ржавчины на дне фарфоровой раковины.

Я в трещинках на плиточном полу ванной.

Я в колпаке на каждой дымовой трубе и в черной, змеящейся под землей трубе слива.

Я в воздухе каждой комнаты.

Я в стрелках моих часов и в пространствах между ними.

Я в звуках, которые вы слышите, когда вам кажется, будто вы не слышите ничего.

Я – тот свет в окне, которого не может быть.

Я – звезды в темноте, сияющие, когда вам кажется, что вы одни.

Я, как и Люси Рэдклифф, часто тревожусь о том, что жизнь слишком коротка, а узнать хочется так много, и тогда мне на помощь приходит мое писательское ремесло: именно оно дает мне возможность исследовать особенно увлекательные темы. «Дочь часовых дел мастера» вместила в себя многое из того, что меня интересует: время и вечность, истину и красоту, карты и картографию, фотографию, естественную историю, целительное воздействие пеших прогулок, братские чувства (у меня трое сыновей, так что эта тема для меня едва ли не самая главная), дома и идею «дома», реки и магию пространства – да много еще чего. Эта книга вдохновлена искусством и его творцами: английскими поэтами-романтиками, художниками-прерафаэлитами, первыми фотографами, такими как Джулия Маргарет Кэмерон и Чарльз Доджсон, а также дизайнером Уильямом Моррисом (чью страсть к домам я разделяю; именно он научил меня видеть, как старые постройки в Котсуолде неброско, но явно подражают миру природы, из которой они вышли).

Плетя ткань моего романа, я вдохновлялась такими местами, как Эйвбери-Мэнор, Келмскотт-Мэнор, Грейт-Чолфилд-Мэнор, Эбби-Хауз-Гарденз в Малмсбери, Лакок-Эбби, Белый Конь Уффингтона, Земляной форт в Барбери, Риджуэй, сельской местностью Уилтшира, Беркшира и Оксфордшира, деревнями Сауторп, Истлич, Келмскот, Баскот и Леклейд, рекой Темзой и, конечно же, Лондоном. Ну а если и вам захочется посетить дом, где еще уцелели настоящие «норы священников», добро пожаловать в Харвингтон-Холл в Вустершире – их там семь, и все спланированы и построены святым Николасом Оуэном. А еще этот дом стоит на острове, окруженном рвом с водой.