Эрик Шабаев - Только б жила Россия

Стрешнев, поманив Кикина в угол, хрустел пальцами, горестно сетовал на судьбу, заранее устрашенный встречей с Петром Алексеевичем. Адмиралтейцу дивно: прикатил себе из невского далека, спит-похрапывает, а каково судье Воинского разряда? Все нити к нему ведут, помощи никакой, только строгая распесочь… Вот, пожалуйста, указ — поверстать в солдаты число парней, равное двум последним наборам. Вроде бы ясно? А нерадивцы-воеводы прислали всего-навсего половину. Потом — фузеи, в срок не выделанные Олонцом и Тулой, потом — гривастые, затребованные с осьмидесяти городов, под напольную артиллерию, потом…

— А ведь он спросит, вьюноша, спросит! — панически свиристел судья.

— Непременно! Так и врежет: с воеводами ссориться не хотел, куманек, своим горбом расплачивайся! — Кикин едва сдержал смех. — А тут еще «выстрелы», будь они неладны. Ай-ай-ай!

— Мать пресвятая богородица! — вырвалось тоскливое у боярина. Осенью, после Митавы, было велено изготовить по триста «выстрелов» на солдата, впрок. Воинский разряд, промешкав немалое время, обратился в ближнюю канцелярию с запросом: откуда взять средства? Та — в свой черед — к Петру Алексеевичу. Ответ последовал немедленно: извольте исправлять сами, на то вы и министры! Судили-рядили чуть ли не до рождества, наконец определили: часть суммы отпустить из приказа Большия казны, а по расходовании оной войти с докладом о новых ассигнованиях. Дальше — больше. В самую последнюю минуту выяснилось — нет пороху. Надобно двадцать две тыщи пудов, налицо полторы…

— Теперь хоть бы по сту «выстрелов» набрать, вьюноша… — горевал Стрешнев.

— Ай-ай-ай!

Мимо в белых исподниках прошлепал Мусин-Пушкин, зачерпнул квасу, долго пил, отдуваясь.

— Ты ровно с похмелья, Иван Алексеевич. Аль книперкронова гиштория покоя не дает? — вроде бы сочувственно справился Дедушка.

— Она, треклятая…

— Знаю — строил ты обвод кремлевский, с бастионами, а свей-резидент вокруг да около разгуливал… Чем кончилось — не знаю.

Командир над печатным двором засопел. Кончилось письменной оплеухой: «Зело удивляюсь, понеже чаял, что есть ум у вас, а ныне вижу, что скота глупее!»

— Да-а, быть грому великому!

Со скамьи медленно привстал Ромодановский, повернул брыластое, страшное в отсветах пламени лицо.

— Ты… с кем говоришь? Забываешься?!

Кикин с полупоклоном скрылся за дверью и там, во тьме, дал волю приглушенному злорадному смеху. Что, монстра, припекло и тебя — всесильного, грозного, облеченного титлом «кесарского величества»? Надуто главенствовал в ближней канцелярии, заседал с прочими трижды на неделе, а толку? Меморий никаких, сентенций тоже. Так-то вот и с патронами зевнули, и Карлусов догляд оставили под боком, в разгар сугубо тайных фортификационных дел… Да-а-а, будет завтра потеха!

Дремота, подкравшаяся к ближним на заре, была недолгой. Тишину вдруг прорезали гулкие голоса, накатило буханье ботфортов о каменные плиты, по стенам залы метнулись лучи фонарей. Министры вскидывались, продирали глаза. Прямо над ними стоял завьюженный, в ледяных сосульках, Петр Алексеевич.

— А-а, вы здесь? Улита едет — скоро будет! — обронил, не здороваясь. — Прикройте срам… как-никак в сопредельном государстве, за границей!

Петр с трудом расстегнул епанчу, накинутую поверх мундира, сел, привалился к каминной раме. Заговорил он минуты через две, — бояре, замлев от волненья, даже вздрогнули.

— Поднастроились на мордоворот? Зря надеетесь. Трости нынче дан роздых… Вам же, всем до единого, ехать к полкам второлинейным. Куда — решайте сами. Каждому свой город, свой гарнизон, свои рекруты. Ну а с меня довольно! — Петр Алексеевич скрестил руки, принял спесиво-замкнутый вид. — Сяду этак вот, на Карлусов манир, и не шевельнусь! Адью, голубчики, ауфвидерзеен… Чур, не сетовать, если некомплект объявится или пушки в срок не приспеют… Спрошу сполна!

Стало тихо. Ближние ошарашенно моргали, силясь понять, что к чему.

Петр приоткрыл один глаз, посмотрел колюче-зорко.

— Вы еще не уехали? Чего ждете? Велите запрягать, по десятку драгун в конвой, и арш-арш. А побеседуем, когда линия будет спроворена! — Он зашелся в трескучем кашле, отстранил чарку анисовой, поднесенной кабинет-секретарем Макаровым. — С ней потом… Кликни-ка дохтура, что-то коробит.

Вскоре подоспел маленький, розовенький после сна лейб-медик Лунель, подал склянку с микстурой. Петр проглотил, скривился — горечь несусветная! — покивал боярам, в растерянности сбившимся у порога.

— Черт с вами, тронетесь ополдень. И я малость прикорну…

Ближние торопливо сдергивали шапки, притыкались кто где, вспоминая, каким был государь перед скоропалительным отъездом из Москвы: взор блуждает, с губ срываются невнятные выкрики, увесистый кулачище готов крушить всех и вся… Дела-то, кажись, идут в гору!

Царь посидел, опустив голову на грудь, снова встрепенулся.

— Макаров, какие вести от Василья Корчмина?

Тот вкратце доложил. Инженеру, командированному на зюйд, приходилось туго. Правда, кое-что сработано: перекопаны главные пути, сооружены первые линии засек, но скверно с подводами, сплошной недобор. Дворяне брянские изворачиваются как могут, лишь бы не дать: мол, и пахота вот-вот, и падеж великий, и многое иное.

Петр Алексеевич резко дернул усом.

— Пиши: доправить с неслухов за год втрое — впятеро, а сие не поможет — в каторгу, в гребцы азовских галер! Дело наше на крови замешено, вкрутую, густо… Пощады никому!

С минуту глядел на колеблющееся пламя свечей. «Не для себя ж одного — для блага всей России стараюсь… Поймут ли когда-нибудь, осознают ли?»

— Да, — вспомнил он, — о воровстве коменданта глуховского подтвердилось?

— Граф Головин вчерась курьера пригнал. Все так: живоглот и мздоимец, каких не видел свет.

— Вздернуть немедля, посреди площади, и чтоб до весны болтался, в назиданье скотству… Приму и сей грех на себя! — Он помедлил. — Кстати, о штыке, в гродненской баталии словленном. Послать яко образец Демидову, строго присовокупив: ждем к маю тыщ десять — пятнадцать!

Теперь он вышагивал взад и вперед, сыпал искрами из трубки, зажатой в углу маленького рта.

Поприжгло, и крепко! Уйма забот, неисправностей и проволочек. Помни про все, ничегошеньки не упускай, зевнешь — голова с плеч… День-два, и опять по тысячеверстному кругу, по ухабам и размывам. Сбивай заслон в целое, сгущай повдоль Днепра, дабы швед, упредив главные твои силы, не ринулся на восток.

Что-то все-таки удалось. Где зияла пугающе брешь — выросли громоздкие лесные завалы, густо блистают багинеты сбочь серых рекрутских шляпенок, наддает скорый топот кавалерии: драгуны, казаки, татарские да башкирские наездники… Тут бы и перевесть дыхание, но мысли знай вьются как угорелые, поднимают на ноги ночью и днем. Что с гродненской армией? Цела ли? Удастся ли задуманный с Алексашкой маневр?