Эрик Шабаев - Только б жила Россия

Пятьсот усачей в ослепительно-желтом кафтанье лихо атаковали строй лейб-гренадер, встреченные залпами, сделали полукруг, насели снова. Поодаль яростно рубился Рен, подоспев с частью заслона. «Медвежьи шапки», огрызаясь, мало-помалу отступили, очистили берег.

— Сброшены на лед, ваше сиятельство! — отрапортовал командир именного шквадрона Кобылин.

— Вижу, не слепой, — отозвался Меншиков, с беспокойством глядя вниз по реке. Шведские кирасиры и рейтары в короткой сече потеснили драгун Волконского и теперь заходили сбоку, стремясь отрезать русских от города.

— Рен, подкрепишь князя Григорья и оседлаешь большак. За твоими питерцами, Генскин, левое крыло. Умри, а полчаса выиграй. Да не зарывайся, понял? Отступать волнами, под прикрытием стрелков отменных!

— Отступать? — недоуменно повторил Иоганн Генскин.

Александр Данилович поморщился.

— Ждать, когда охватят фланги, по-твоему, ни за грош лечь костьми? Обещанной инфантерии нет как нет, и вряд ли она явится, при нонешнем первом командире… Не спорь, ступай!

«Огильвий с присными теперь на мне отоспятся! — лихорадочно думал Меншиков, пришпоривая лошадь. — Еще бы: сдуру сунулся к переправам, с побитой мордой отскочил назад… Леший бы побрал войну такую!»

На развилке гродненской и минской дорог он перевел дух. Гремело, клокотало, взметывалось косматыми дымами по всей неманской излучине: с трудом сдерживали кирасир Волконский и Рен, крайне тяжко приходилось питерцам, — они сражались теперь в полуверсте от реки, у развалин старой панской усадьбы. Сомнений не оставалось — поднаперла главная королевская сила, имея в виду самую решительную цель. Проморгали, черт!

Взгляд Меншикова скользнул вдоль пустынного большака, пролегшего на восток. «А ведь Петр-то Алексеевич сорвется сюда! — опалило грозящее. — Прямо в львиные когти… Господи, боже мой!»

Крикнул и не узнал своего голоса:

— Передать Рену… пусть отводит бригады в крепость. Ингерманландцы, невцы и шквадрон — при мне!

Он круто повернул арабскую полукровку, огрел нагайкой со всего плеча, — снежные комья брызнули из-под копыт.

Стиснутые в полукольцо, питерцы мало-помалу отошли к заброшенной усадьбе… Все повторилось: как на маневрах, четко вышагивала пехота, слева длинными вереницами заезжали рейтары. «Мит готс хильф!» [5] Во имя божье! (шведск.) — взмыло в неприятельских рядах. Снова загрохотали гранаты, среди руин вскрутилось, забушевало пламя, дым клубами захлестнул взгорье. Питерцы, раскиданные взрывами, полуослепшие, полуоглохшие, на какой-то миг растерялись, и это позволило шведам почти без потерь одолеть склон.

Митрий с несколькими драгунами, потеряв коней, пристали к солдатам-фуражирам, гурьбой принесшимся от стогов на дальнем лугу.

— Что ж вас так негусто? — спросил он у конопатенького фельдфебеля.

— А вот как. Выехали-то по сено, еще ночью, а тут… — Фельдфебель встрепенулся, вглядываясь вперед. — Ну держись, братцы!

Перед Митрием вырос в дыму великан-гвардеец, выпалил чуть ли не в упор, — мимо! — сделал молниеносный выпад, и только ловкость спасла некрупного, по плечо ему, нижегородца. Увернулся, присел, снизу вверх всадил багинет в поджарое, туго перепоясанное туловище.

— А-а, не сладко… Б-бей! Вдогон, ребятушки, вдогонку!

Русские рванулись вперед, сквозь удушливую, плотной завесой, гарь… Шведская линия, отступив на десяток саженей, юрко двигала шомполами, готовила залп. И он полоснул — скорый, злой, опустошительный. Солдаты и драгуны стали, не добежав, оторопело стиснув ружья, крепко-накрепко запечатанные багинетами.

— Рейтары! — взвился чей-то голос, и обескровленные солдатские капральства бросились назад, кто куда.

Митрий опомнился в руинах панского дома. Едко чадило гнилое дерево стропил, сыпало искрами на людей, потерянно столпившихся внизу. «Братцы, милые!» Вдоль стены полз подранок и, плюясь кровью, то стонал жалобно, то ругался последними словами. Курносенький драгун, Митриев сосед по шеренге, неотрывно глядел в пролом.

— Что ж такое? — бормотал он ошарашенно. — Свеи-то… пуляют и колют… враз! Ты понимаешь… враз?!

Тем временем вокруг развалин заплескался кавалерийский бой, — наперерез шведам выскочил третий питерский батальон, ударил в клинки.

— Генскин-то, наш полковой, а? — запаленно подпрыгнул курносенький. — Не чета другим заморским!

Он знал, что говорил: их капитан-саксонец запропал еще в первые минуты боя, субалтерн-пруссак сдался во время отхода, на глазах у драгун.

— Бросай разговор, готовь ружье! — одернул товарища Митрий, быстро забивая патрон. — Сколько нас? Ага, чертова дюжина! Становись к пролому, бей, да своих не зацепи… Вы, двое, с подранком в низину, кустами… Арш! — И диким голосом: — Пали!

Солдаты и драгуны безропотно повиновались: так уже было однажды, три года назад, когда умер старик водолив, и восемнадцатилетний Митька Онуфриев повел бурлацкую артель дальше.

Рубка откатилась прочь, но могла в любое мгновенье забесноваться с новой силой. Курносенький ахнул, роясь в патронной суме.

— Все, пуста-пустешенька… Надо тикать!

— Отходить! — накаленно прогудел Митька.

— Будь по-твоему…

Крадучись, они пересекли открытое место, усеянное трупами, побежали. Митрий, идя последним, споткнулся обо что-то. Никак диковинный мушкет, который враз и колет и пуляет? Он и есть. Надо прихватить, покумекать на досуге, что к чему.

Он юркнул за угол пылающего сарая, остановился снова. Перед ним, раскидав руки-ноги, лежал вахмистр Шильников.

Митрий, присев, торопливо расстегнул кафтан, приник ухом. «Живой!» Еле-еле приподнял вахмистра за плечи, волоком оттащил в заросли, оглянулся, и по спине завьюжил озноб. Кто-то, — в дыму не угадать, швед или русский, — бродил средь мертвецов, нагибался, ловко потрошил карманы.

— Стой! — Митрий навел пистолет, готовясь потратить единственную пулю. — Стой, пока цел!

Тот вскочил, потянул было руки над головой, разразился отборной бранью.

— Спятил, так-твою-наперекосяк? Своего не признал?

— Тю, Свечин! — удивленно сказал Митрий. — Из преисподней, что ли?

— Туда успеется… Я еще по земле годков тридцать — сорок попрыгаю! — отозвался Свечин.

Митриево лицо окаменело.

— Наподобь стервятника?

— Но-но, ты! — прошипел тот, хватаясь за палаш. — Не задевай, а то ведь… Пойми, дурья твоя голова! Им, дохлякам, теперь все равно, кому талеры достанутся: мне аль соседу-шведу… Лучше мне! — и прыснул, заиграл косенькими глазами. — Хошь, поделюсь? Много не дам, но-о-о…

— Погань, больше ты никто. Погань!

Остальное сохранилось в памяти беглыми, разрозненными клочками. Где-то, совсем близко, раскатилась фузейная трескотня, Свечина и след простыл… Митрий, весь в горячем поту, брел перелеском, неимоверной тяжестью гнуло вниз бесчувственное тело Шильникова. «А Свечин, гад, удрал… Ему б и тащить, если по справедливости: вахмистр-то к нему как к брату родному. А мне — в рыло, да по уху, да поперек спины! — вразрез поднималось яростное. — Лопну, а не оставлю. Назло!»