Эрик Шабаев - Только б жила Россия

Витворт, Гудфелло и Стайльс уединились у входа в оружейную палату, под «солнцем», выложенным из трофейных шведских шпаг.

— Весьма удачная мысль, джентльмены, если принять во внимание, что русские до сих пор не имеют собственной живописи! — похвалил Витворт и с улыбкой взглянул на Стайльса, по-юношески стройного в свои пятьдесят лет. — Как съездили, милый Эндрю? Вы неутомимы: позавчера — Белое море и Архангельск, вчера — Гаага, завтра — Лондон… Завидую!

— Благодарю, сэр, — отозвался тот, попыхивая трубкой. — Дела не терпят проволочек.

— О да, понимаю! И все-таки мы на вас в претензии… Вы почему-то упорно обходите британскую миссию стороной, пренебрегаете нашими скромными просьбами. Например? — Витворт незаметно огляделся. — Ничего не стоило вам раздобыть сведения о фортификационном строительстве в устье Невы, но вы категорически отказались!

— И допустили оскорбительные выпады в мой адрес! — Гудфелло часто задышал, наливаясь кровью.

— Я за честное торговое партнерство, джентльмены, я против сомнительных политических махинаций в чужой стране! — отрезал Эндрю Стайльс.

— Не просчитайтесь, — предостерег Витворт ровным голосом. — У кабинета ее величества королевы… гм… длинные руки.

— Слишком длинные… Так думаю не только я, но и многие другие наши соотечественники, сэр!

Все трое умолкли враз. К ним с поклоном подходил Гаврила Иванович Головкин, царский «комнатный», по соображению англичан, что-то среднее между обер-камергером и генерал-адъютантом.

— Сэр Витворт, государь ждет вас.

— Я в вашем полном распоряжении, мистер… будущий вице-президент!

Головкин смутился, развел руками.

— Ну о том покамест одни разговоры… Прошу!

…Петр Алексеевич, по обыкновению, работал в своей «младенческой» светелке, направо от главного входа. Сидел, накинув на плечи гвардейский кафтан, ероша короткие темные волосы, с брызгами подписывал указы. Вокруг стола сосредоточенно сгрудились ближние — Федор Юрьевич Ромодановский, Тихон Стрешнев, князь Гагарин, адмиралтеец Апраксин, фельдмаршал Шереметев, чей корпус готовился выступить в низовья Волги.

Алексей Макаров, неизменный кабинет-секретарь, подавал бумагу за бумагой, голос его тихо шелестел:

— О третьей очереди рекрутства, с двадцати дворов человек. О посылке в роты лейб-гвардии зело исправных напольных солдат. О неторговании воинским чинам никакими товарами. О выходе дьякам, подьячим и писцам в указные часы и о нечинении волокит. О казни смертью поджигателей и шпыней, пойманных на пожаре…

— Добавь, — присказал князь-кесарь. — А перед тем водить по местам спаленным, беря в кнутье!

— Зело наглядно, Федор Юрьевич… Дальше!

— Об отдаче стрелецких земель выморочных в оброк с торгу. О заведении на Москве постоялых дворов…

— И впрямь, негде путнику прислониться! — подал голос Тихон Стрешнев. Петр нешутейно погрозил перстом Гагарину.

— Спиной ответишь, герр московский обер-комендант!

— О медных заводах и пильных мельницах, — продолжал Макаров. — О сохранности дубовых рощ. Також об описи лесных площадей у великих рек — на пятьдесят верст, у малых — на двадцать. О сыске беглых крестьян…

— Во-во! — встрепенулся Петр. — Подтвердить Степану Ловчинову — никаких послаблений, никому. За прием аль невыдачу беглых — строгая кара!

Дела приостановились — в светелку вплыл Витворт. Петр с удовольствием отбросил гусиное перо, пошел навстречу.

— Без церемоний, камрад, без церемоний… Как здоровье? Вижу — на коне и при добрых вестях. Угадал?

Англичанин расшаркался.

— Сэр Питер, имею честь сообщить: несколько дней назад лорд Гарлей направил шведскому двору меморандум о скорейшем размене пленных!

— Лиха беда — начало! — радостно пробасил Петр. — Макаров, стул господину чрезвычайному посланнику… Будешь корреспондировать в Лондон, засвидетельствуй мое искреннее почтение ее величеству королеве. Ну а мы в долгу не останемся, ей-ей. Жаль, прихворнул граф Головин, президент Посольского приказа, но ведь кое-что по торговым пунктам спроворено, не так ли?

— Спа-сьи-бо! — с усилием произнес Витворт. — От-шень… благодарью!

Петр улыбнулся.

— Этак ты весь хлеб у Шафирова перешибешь, и придется ему, сердяге, в магазейн подаваться! — Он умолк: на глаза попались кипы замысловатых писаний, лишь ополовиненных со дня приезда. — Посиди, камрад, послушай… Дел-дел! Сюда вырвешься дух перевесть, а тут… Про сына своего забыл, можешь представить? Верчусь аки белка в колесе: и все надо, все без отлагательств. — Он ухватил столбец-другой-третий, потряс над головой. — В кои-то веки приказы итог точный свели. Читаю, волосье дыбом: налоги удвоились, доходы тпру стой. Небреженье? Воровство? Аль старина проклятая заедает? — и повел страшноватым взглядом. — Вот канатный двор делает запрос: пускать ли в ход образцы новые, тем паче адмирал Крюйс ими зело доволен? Быть по сему. Некий мясник рецепт изобрел, по заливу колбас отменных… Испробовать! А вот свара двух купчин, мать-их-черт. Истец пишет: корова суседская вторглась в огород, пожрав капусты на тридцать червонцев. Это сколько ж сот кочанов рогатая стрескала?

— Сколько? Петербургу в неделю не съесть! — прикинул в уме Федор Матвеевич Апраксин.

— Верно!

Англичанин обронил короткую фразу, и Шафиров, подкатившись к нему, живенько перевел: господин чрезвычайный посланник интересуется государевой сентенцией.

— Макаров, ха-ха, огласи!

— «Взыскать с ябеды триста рублев, отдав их оболганному, а сверх выправить с него ж три тыщи в казну — на построенье мундиров солдатам Преображенского полку. И ябеде, помимо всего, впредь писаться Капустиным».

— Браво, поистине соломоново решение! — восхитился Витворт, играя любезной улыбкой. — Но… могу ли я быть откровенным, сэр? Для текущих дел, подобных этим, существуют чиновники государственных коллегий.

— Хошь сказать, много беру на себя? — посуровел Петр Алексеевич. — А почему? Не люблю мешкотности, оттого и приучил, когда я дома, идти прямехонько ко мне!

— Уверен, что все, кого вы удостоили высочайшим вниманием, непременно выигрывают, — мягко изрек Витворт. — Но проигрываете и несете колоссальный урон вы лично, а следовательно — и государство.

Петр смотрел на него с удивлением.

— Умница! — и вскочив, звонко расцеловал посланника в румяные щеки. — Без уверток правду режешь, не в пример кой-кому из моих!

Он походил по «младенческой» светелке, грызя ноготь, с укором покивал Апраксину.

— Мог бы и сам, своей властью с канатами распутаться, господин адмиралтеец.

— Не спорю, мог бы, — отозвался тот. — А кому приятно выговор схлопотать, Петр Алексеич?

— Всегда вы так, чего ни коснись! — Царь остановился перед насупленным Стрешневым. — И воинский разряд сны долгие видит. Не вспомни я с Данилычем о палатках, седлах, пирамидах ружейных — доселе не почесались бы!