Эрик Шабаев - Только б жила Россия

Митрий крутанулся перед шеренгой:

— Братцы, что ж мы-то рассусоливаем? Господин командир!

— Вперед! — жестко отрубил Генскин, не преминув погрозить своевольному нижегородцу.

Лавина спешенных драгун захлестнула мертвое пространство, дав залп, чуть ли не в упор подступила к серо-голубым линиям. Закипела рукопашная…

Кинжальный удар в лоб и — почти одновременно — контратака слева предопределили исход всей калишской баталии. Около трех тысяч шведских пехотинцев, стиснутых в кольцо, сложили оружие. Потоцкий и Сапега с остатками панцирных компаний засели в вагенбурге, отстреливаясь какое-то время, но вот выкинули белый флаг и они. Ушли немногие, в основном кирасиры, подхватив раненого генерала Крассау, и это было все.

Александр Данилович, вызванивая шпорами, быстро ходил над берегом.

— Пиши, Вельяминов! Побито свеев чистопородных — две тыщи пятьсот, пленено чуть поболе, взято десять орудий, двадцать шесть знамен. Сверх того — главнокомандующий генерал Мардефельд, полковники Горн, Шонингер, Миллер, Герц, Маршалк… ну и так далее, Бартенев, ты где? Поедешь к государю с победной реляцией.

Капитан Бартенев зарделся: чин майора, считай, был в кармане.

Волконский указал в сторону холмов, куда в самом начале боя отступило саксонское войско.

— Едет король Август!

— Надо бы встретить, князь Григорий, как ты умеешь… То-то будет рад!

Увы, радостью и не пахло, в том Александр Данилович убедился, едва лишь король покинул карету и произнес первые вымученные слова.

— Поздравляю, генерал. М-м, поистине крупная победа.

— Ну, до крупной далеко. Сам-то Карлус еще в силе!

Август нахохлился, подал знак Принцену, и тот с поклоном изложил русскому командующему просьбу короля: передать всех пленных под его надзор.

— Нич-чего не понимаю! — развел руками Александр Данилович. — Охрана-то, кажись, и у меня крепкая. Не сбегут.

Принцен слегка возвысил голос:

— Поскольку мой государь лично участвовал в сражении и — заметьте! — на своей земле, то будет противно его достоинству предоставить кому-либо другому право распоряжаться пленными. Разумеется, ваша помощь в ходе битвы…

— Кто же кому помогал? — колюче осведомился Меншиков.

Смущение генерал-адъютанта длилось недолго.

— Как бы то ни было… требование его величества остается в силе. Пленные — от генерала до нижних чинов — должны быть переданы ему!

«И что королю в том полоне? — подумалось Александру Даниловичу. — Или гордость подхлестнула — до сих пор шведов никогда не брал? Или на выкуп надеется?»

— Хорошо, согласен! Только прошу дать реверс: [8] Письменное ручательство (нем.) . ежели в течение десяти недель не последует Карлусово согласие на возврат русских, кои в темницах маются, Мардефельд с Потоцким и прочими возвращаются ко мне!

Август просиял.

— Реверс? Извольте… Принцен, перо и бумагу!

И летел зимними украинскими дорогами черный возок, и стонал в полудреме царевич Алексей, притиснутый к стенке, и с Петровых губ срывалось горькое:

— Где пленные шведы и сапежинцы? У Карлуса. Где сам Август Фридерик? Там же, с перебитой хребтиной… Эх, Алешенька, Алешка, война теперь на одних нас будет… На одних нас!

Кареты, сопутствуемые капральствами драгун, длинной вереницей съезжали с пологого, в соснах, взгорья, скучивались над берегом. Первыми спрыгнули на яркий весенний покров малолетние дочери царя Ивана и царицы Прасковьи, застрекотали звонко, следом сошли поддерживаемые под локоток вдовствующие царицы Прасковья Феодоровна и Марфа Матвеевна, царевны Наталья, Марья и Федосья с наследником Алексеем, ближние боярыни и княгини.

Внизу пролег широкий светлый плес, посреди которого вставали стены и башни замка. Правее, сквозь туман, угадывалась еще вода, более просторная, сливающаяся с бурым, вскосмаченным небом. Тихо, пустынно было на реке, лишь одинокий парусный бот крутыми галсами скользил мимо.

Царицу Прасковью Феодоровну обступили дочери, затормошили с разных сторон.

— Ма-а-ам, а почему никого нету? Ма-а-ам!

— Поиграйте в куклы, чада милые… — Царица вопрошающе повернулась к золовке Наталье Алексеевне, но та и сама была озадачена. Братец повелел двору ехать шлиссельбургской дорогой и не встретил… Что случилось? Занемог, как позалетось, аль удержали дела наиспешные?

— А крестов по угору, крестов… Мнится, девы, тамо и заночуем! — подала визгливый голос царевна Марья, а попросту Машка Милославская, дочь царя Алексея Михайловича от его первой жены. Простоватая Федосья, ее единоутробная сестра, отозвалась надтреснутым смешком.

— Помолчали бы, — осадила их Наталья Алексеевна, косясь на иностранцев.

Говор утих. Суденышко, что бежало неподалеку, повернуло, оглушительно хлопая парусом, врезалось в песчаный приплесок.

— Кто-то идет… Поди, с вестью! — боярыня Мясная, неизменная спутница Натальи Алексеевны, подобрала пышные юбки, притопнула ногой. — Эй, любезный, поскорее, поскорее!

От реки вышагивал как на ходулях матрос не матрос, шкипер не шкипер — в кожаной зюйдвестке, в красной голландской куртке и таких же штанах, с кортиком на боку. Наталья Алексеевна пригляделась, ахнула, словно гонимая ветром сорвалась встречь.

— Петенька…

И вскинула тонкие руки, — благо росточком не наказал господь, — прижалась крепко, попадая губами то в худую загорелую шею, то в подбородок, то в прокуренно-горькие усы.

— Здравствуй, сестренка, на множество лет, — рокотал Петр, сам донельзя растроганный. — А чего бледна? Иль притомила духота материковая? Ну ижорский простор вмиг румянцем напоит!

Он походя кивнул Марье и Федосье, по-свойски расцеловался с вдовствующими царицами, повел плечом:

— А где сынишко мой? А где свет Ивановны? Ба-а, реверанс-то каков, чисто парижский! — И тихо добавил Прасковье Феодоровне: — Ты средь немногих, кто понимает меня… Спасибо!

Наследник и маленькие гостьи не отрывали глаз от черноголового арапчонка, одетого матросом: он стоял за царем, держа наготове кисет и пенковую трубку.

— Мой крестник, Абрам Петрович Ганнибал, прошу любить и жаловать! — весело поведал Петр, и Марья с Федосьей тайком отплюнулись.