Эрик Шабаев - Только б жила Россия

Князь осекся — встречь, не разбирая дороги, летел встрепанный Анненков.

— Ну как?

— Не впускают! Рассыпали мушкетер, фитили наготове. Я с увещеванием… ни в какую. Чиним то по указу гетмана — один ответ!

— Ты сказал, кто с корпусом прибыл?

— Так точно. Поют свое…

Александр Данилович спрыгнул с коня, походил, разминая затекшие ноги.

— Не ночевать же нам посередь поля… Кто у них комендант?

— Митька Чечель, и с ним четыре полка — Денисов, Максимов, Покотилов, его собственный… — Анненков озадаченно почесал затылок. — Но только ли? Тут вся войсковая «тарамта», сиречь артиллерия — собрана. До двухсот стволов. Плюс к тому — громадный запас ядер, бомб, зелья, а ведает погребами саксонский инженер Фридрих Кенигсек, задира не из последних.

— Они что, спятили? Своих не признают? — вконец рассвирепел Меншиков. — Бартенев, скачи, передай: взыщу — и строго!

— Может, шатерок раскинуть? — заикнулся Протасьев.

— Ставьте. А ты сбегай-ка до заслона, проверь, стоит ли…

— Слушаюсь!

…Медленно текла студеная, с гулким ветром ночь. Князь то сидел у огня, то вскакивал, чутко вникая в отдаленные шумы. «Карусель какая-то! — недоумевал он. — Мы — сюда, гетман — в Борзну, окольными тропами. Что ж, так и будем рысить по заколдованному кругу? А тут — нате вам — пренаглое чечелево коленце: осатанел яко бык!»

На рассвете он прилег под бараньим тулупом, стараясь отогнать непрошеные думы, подзабыться. Не довелось… Оттуда, где струной прямила черниговская дорога, накатил бешеный конский топот, вскинулось повелительное: «Сто-о-о-ой! Пароль?»

У светлейшего екнуло сердце. Не приключилась ли новая беда с гетманом?

В шатер, спотыкаясь, шагнул бритоголовый казак, огляделся дико, пробормотал: «Компанеец полку м-мир…» — и как подломленный упал к ногам князя.

— Эй, помогите… Что Иван Степаныч? Жив ли? — не своим голосом спросил Меншиков.

— Злодий — не Иван… С чумой спизнався! — выкрикнул компанеец и обвис на дюжих драгунских руках.

Ночью последние сотни гетманского войска пересекли Десну.

Данило Апостол, рослый одноглазый молодчага, замешкался у воды, поторапливая загнанных в хвост миргородцев и, выехав наконец в поле, удивленно повел головой. Где русский конный корпус, где сам князь, о немедленной встрече с которым всю дорогу пел Орлик? Поодаль, под гетманским бунчуком, топотали сердюки, вслед им — лубенцы, переяславцы, корсунцы, вокруг на многие версты притемненно белела степь.

Спереди подскакал завьюженный Войнаровский.

— Батько велев ихать сбоку!

— Эге. — Апостол разобрал поводья, встрепенулся. — Погодь, хлопче. Ты ж при князе був…

— Був, — как-то нехотя ответил Войнаровский и, не вдаваясь в разговор, опрометью сорвался с места.

Туча тучей, вперив око в мглистую тьму, ехал миргородский полковник. Припоминалось виденное и слышанное, ворочалось бугром, выпирало острыми концами… Встреча после долгих и кровопролитных боев у Пропойска, горький упрек: поспешил, сказнил пусть в чем-то повинных, но своих же, своих по гроб Василя с Иваном. Ответом было сиплое, уклончивое: «Я сам не ведаю, що с собою чинити… Ковыляю, ждучи яко вол обуха!» Потом — весть о марше короля в слободские пределы. С гетманом чуть ли не конвульсии: бегает по батуринскому замку, мычит и стонет. «Черт его сюда несе, тамо и другие припожалуют!» И вот — сегодня, каких-то несколько часов тому. Приезд капитана, внезапная немочь, синий лик, постель… Но едва скроется Протасьев, и гетман вновь на ногах, топчет содранные пластыри, грозит кулаком в стену, а вскоре мелькнет мимо окон управитель Быстрицкий, посланный невесть куда… Странно, непонятно!

Близился рассвет. Войско широкой подковой, по бездорожью, одолело пологий склон, сгрудилось. Верстах в двух, у соснового леса, лежало сельцо, перед ним — тугими нитями сине-серого бисера — двигались конные.

Апостол с облегчением расправил усы. «Князь, ей-богу он! Только вот… как впереди нас оказался, когда успел? Затемно был под Батурином!»

Около него столпились компанейцы, пытаясь угадать, кто внизу.

— В шишаках, з бронею… Чи жолнеры гетмана Огинского, чи Вишневецкий, чи…

— Карловы диты! — отрубил самый зоркий. — Кырасыры!

— Ты прав, — подтвердил полковник, не раз встречавшийся с тяжелой шведской кавалерией. Из-за сосен высыпали все новые эскадроны, уплотняя линии, распространялись вправо и влево; прямо против центра казачьего войска утвердилась восьмиорудийная батарея, готовая нанести шквальный удар…

Апостол обеспокоенно посмотрел туда, где стоял гетман в окружении генеральной старшины. Разодетый как на свадьбу — папаха с алмазным пером, долгополый малиновый кунтуш, серебряная шашка, — Мазепа обернулся назад и что-то втолковывал Орлику, Ломиковскому, Гамалею… Чего ждет, какой манны с небес? Полки скучились нестройными толпами, далеко во мгле запропали, приотстав, гарматы… Остается одно-единственное: пустить лаву, используя перевес в силах, попытать счастье пикой да клинком!

Откуда-то сбоку вынырнул управитель Быстрицкий, тихие расспросы, еще минута — и гетман с булавой, высоко вздетой в руке, выехал перед полками.

«Мову держать собрался? — вскипел Данило Апостол. — Мовы — потом, когда латников за чубы схватим. А теперь…»

Но о чем говорит, скорее кричит, надрываясь, Мазепа?

— Братство-казачество! Я привел вас на це мисто не бой вершить… привел вас под протекцию славную, и да сгине царь Петр — з его неправдами, з его насильем над намы, з его подлою задумкою поверстать усих вас в солдатский строй! — Гетман перекрестился. — Пред всемогущим богом присягаю, що не для приватной моей пользы, не для гонорив чи прихотей, но для вас, для женок и детей ваших, на благо матки Украины, всего народа и войска запорожского хочу то учиниты, щоб вы и от москальской, и от османской, и от синявско-ляшской руки не пропалы! По всему тому, папе добродии, я не маю другого средства, як предатись великому и светлому королю шведскому, с коим я уже имел о том сношенье и кой не тилько права та вольности малоросские подтверждае, но и обязуется их силою оберегать… Новый властитель ждет нас до себе. Идемо!

— З гетманом! З гетманом! — раскатилось в сердюцких ротах. Сизый небосклон вскипел каркающими вороньими стаями, округу вновь как бы принакрыла густая, иссиня-черная мрачнина…

Опустив руки, оледенев, сидел Данило Апостол. «Свате, друже мой Василий… Свате!»

Он с трудом превозмог оторопь… Кирасиры не дремали, прытко заносясь левее, от гетманского войска врассыпную отделялись всадники — лубенские, корсунские, переяславские, — съезжали вниз, напролом сигали сквозь кусты. Редел, неотвратимо таял и миргородский полк, ни слова не проронив, уходило прочь верное побратимство… Гаркнуть, осадить назад? Но кого, кого? Тех, кто с молоком матери всосал огненные Богдановы заветы, кому на роду написано… Чей-то упорный взгляд заставил оглянуться. Филька Орлик, чтоб он сдох!