Евгений Штейнберг - Утренняя звезда

— Ты бы намалевал красками, дядя Ваня! — сказал как-то Егорушка. — Разве не умеешь?

— Уметь-то умею, — ответил художник, — но не хорошо. Линию чувствую, а цвет не очень. Вот какое дело, братец…

Егорушка не понял, но серьезно кивнул головой.

…Да, одному скучно!

— Вот дойду только до опушки — и назад! — решил мальчик.

Меж деревьев, на полянке, мелькнуло что-то красное. Никак, Дуняша? Ну да, ее сарафан!

Егорушка приблизился. Девушка сидела на земле, опершись о ствол высокой березы, в руках у нее была охапка пестрых полевых цветов. Спиной к мальчику на пеньке сидел Ерменев с раскрытым альбомом. Егорушка раздвинул кусты, окаймлявшие поляну. С альбомного листа на него глядела Дуняша, совсем такая же, какая сидела напротив: алый сарафан, длинная каштановая коса, перекинутая через плечо; задумчивые серые глаза; белый платочек, повязанный под подбородком; синие, желтые, оранжевые лепестки цветов…

Ну и дядя Ваня! А говорил, будто плохо умеет красками. Вишь, как красиво!

Художник поднялся и с альбомом пошел к девушке.

— Как, по-твоему? — спросил он. — Похожа?

Девушка застенчиво улыбнулась.

— Не знаю…

— Разве в зеркальце не глядишься? — сказал художник, взяв ее за руку.

Дуня покачала головой.

— Ой ли! — улыбнулся Ерменев. — Будто не знаешь, что красавица!

Девушка, вспыхнув, отдернула руку… Ерменев обнял ее.

— Пусти, барин! — тихо сказала Дуняша. — Грех!

Художник порывисто притянул ее к себе и поцеловал в губы. Девушка на миг затихла, потом вырвалась, вскочила и помчалась в лес…

Егорушка вышел из-за кустов на поляну.

— Ты как сюда попал? — удивился Ерменев. — Ведь сказано: одному по лесу не бегать!

— Дядя Ваня! — сказал мальчик. — Зачем ты Дуню обидел?

Художник смутился:

— А ты зачем подглядываешь?

— Обидел ты ее!

— Какая ж обида? — улыбнулся Ерменев. — Мал еще, не понимаешь.

— Понимаю! — упрямо сказал мальчик. — Павлуше можно, у них скоро свадьба. А тебе нельзя!

Ерменев собрал цветные карандаши, уложил их в ящик, поднял альбом.

— Может, и так, — сказал он. — Ну что ж, коли обидел, прощения попрошу…

Мальчик засмеялся, взял художника за руку.

— Пойдем на деревню, дядя Ваня! — попросил он. — На лугу народ соберется, девушки станут плясать, Павлуша на рожке поиграет…

На лугу и впрямь толпился народ. Только на этот раз не было ни гулянья, ни плясок. Управитель Сушков приказал созвать сход. Старенькая коляска, запряженная парой таких же старых коней, дожидалась тут же, а Сушков, взобравшись на пригорок, держал речь: дескать, барину Александру Петровичу спешно понадобились деньги. Затеял он новое дело, требующее немалых затрат. Придется мужичкам добавить по два рублика от каждого тягла. Внести деньги надлежит к покрову дню, никак не позже. Вот и весь сказ!

Мужики зашумели.

— Тихо! — гаркнул управитель. — Говори по одному, ежели охота.

Сквозь толпу протиснулся старик.

— Дозволь спросить, ваше благородие, — обратился он к управителю. — Ведь оброк плачен сполна. Как велено, плачен оброк-то. По четыре рубли…

Снова гул пронесся по рядам.

— Тихо! — опять крикнул Сушков громовым голосом. — Что оброк вы уплатили, то известно. Да мало! У других помещиков по семи рублей платят мужики. И ничего, не помирают… А вы вовсе разбаловались.

— Да откуда взять деньги? — отозвался старик, пощипывая седую бороденку. — Откуда их взять-то?

— Сообразите сами! — наставительно сказал Сушков. — С вас барин натурой не берет. Торговать вам полная свобода. Торгуй овсом, овощами, яйцами. Хочешь кур продавай, хочешь — поросят. Вот тебе и деньги!..

Кузьма Дударев, отец Дуняши, продвинулся вперед, снял шапку.

— Я вот как рассуждаю, мужики! — начал он. — Верно говорит его благородие. У графа в Надеждине по семи рублей с тягла берут да сверх того на барщину гоняют — три дни в седмицу. Чуть что — батогами дерут. То же, скажем, в Калинове, у господина Нащокина… Людей на вывод продают: мужика сюда, бабу туда. У нас эдакого не бывало, слава господу.

Сушков одобрительно кивнул.

— А раз так, мы сочувствовать должны, — продолжал Дударев. — Чай, не на пустяки барину деньги понадобились, на важные дела… Может, нам оно непонятно, да мы людишки темные… Стало быть, надо платить, коли просят по-хорошему.

«Хитер!» — подумал Ерменев, стоявший в задних рядах.

— Да где деньги взять? — повторил старик. — Негде их взять, деньги-то…

— Можно смекнуть! — пояснил Кузьма. — У кого продать нечего, я помогу. Отдадите, когда бог пошлет…

Из толпы выскочил рыжий, тощий, как жердь, мужик.

— Креста на тебе нет, Кузьма! — закричал он. — Не слушай его, господин управитель. Ему, идолу, легко, раздуй его душа в душу!.. Сыновей господь не послал, так он чужих нанимает… По полушке на рыло да мякину с кваском. Всяку снедь возит в город на рынок…

— А ты бы тоже возил, кто тебе мешает? — степенно возразил Кузьма.

— Да что возить? — вмешался старик. — Возить-то нечего!

— Еще вином торгует! — продолжал рыжий. — У целовальников в Серпухове винище скупает, опосля мужикам продает по шестьдесят алтын ведро. Сколько денег высосал — не сосчитаешь!.. Совсем раздел, сгинь его голова!

— А ты бы не пил, — ответил Дударев спокойно. Нешто тебя заставляют?

— Да разве я один? Всю деревню ты испортил, Кузьма, язви тебя в печенку. Ванька с Мишкой тихие были ребята, работящие; хмельного в рот не брали. Так ты и их споил, окаянный!

— Сперва долг отдай, а потом и лайся! — возразил Кузьма, не теряя спокойствия. — Срок-то давно вышел.

— Откуда я возьму? — завопил рыжий истошным голосом. — В избенке хоть шаром покати… Что нажил, все к тебе пошло… Насосался нашей крови, кобель бессовестный! На вот, забирай последнее! — Он сорвал с нечесаной рыжей головы войлочную шапчонку, швырнул ее наземь… Рванул ворот вылинявшей рубахи. — Все забирай! Бей насмерть, разбойник! — кричал он, топча босыми черными ногами иссохшую траву.

— Цыц! — загремел Сушков. — Я тебе, сукиному сыну, так всыплю, что не скоро очухаешься… А ну, убрать его!

Мужики тянули рыжего за рукава, за край рубахи.

— Да полно, Федор! Чего расходился… Хватит, право!

Но у Федора и так пыл уже прошел. Съежившись, он нырнул в толпу.

— Так вот! — заговорил управитель. Нечего зря лясы точить. Деньги внести к покрову! А теперь еще есть дело…

И Сушков пояснил: приказан новый рекрутский набор. Война с турками продолжается, надобно поболе солдат. С крестьян сивцовских много не спрашивают: одного рекрута, только и всего.

Из рядов послышались голоса:

— По весне Гараську Столярова отдали…

— Куды ж опять!

— Мочи нет!

Сушков переждал, пока мужики смолкнут.

— Дурьи вы головы! — крикнул он. — Приказ не мой и не барина. От самой государыни-матушки! Известно: по Москве да по деревням подмосковным моровая язва гуляет. Оттуда рекрутов брать не велено. А нас господь пока милует. За милость божью благодарить надо! В другое время барин, вас жалеючи, может, купил бы паренька на стороне. А теперь у самого денег не хватает: рекрутов дешево не продают. Так что выбирайте, кого хотите, только чтобы был не хворый и росту подходящего, как положено. Да не мешкайте, на той неделе повезем в Серпухов.