Евгений Штейнберг - Утренняя звезда

— Ну, каково? — спросил Сумароков.

— Прекрасно! — сказал Аблесимов. — Это чья же ода?

— Моя! — ответил Сумароков с гордостью. — В деревне сочинил, как дошел слух о московских происшествиях.

— Высокая поэзия! — молвил Аблесимов, зажмурившись от удовольствия. — Сколько благородства, какая торжественность!

— Чудо! — с восторгом воскликнул один из актеров. — Даже в бедствии, в глуши деревенской не умолкает сумароковская муза.

— А ты, Иван, что скажешь? — спросил автор.

— Стихи хорошие, — отозвался Ерменев сдержанно.

Сумароков пытливо поглядел на него:

— Кажется, чего-то недоговариваешь?.. Так вот, знай! Я долгом своим почел прославить подвиги избавителей наших. Кабы не великая государыня и ее славные сподвижники, конец был бы Москве!.. Да и не одной Москве! Грешили мы вольнодумством, а ныне настали иные времена…

Воцарилось молчание. Потом актер сказал:

— А мальчонка изрядно декламирует. Чем не артист?

— Может, когда-нибудь и станет артистом, — ответил Александр Петрович. — Но еще рано. Пусть подрастет, поучится уму-разуму.

Вошел Петруша Страхов. Учтиво поклонившись, он скромно остановился у порога.

— Пожалуй сюда, господин гимназист! — пригласил хозяин.

Петруша приблизился и, увидев малыша, воскликнул:

— Да ведь это Егорка!

— А ты его откуда знаешь? — удивился Ерменев.

— Соседи! В прошлом году пропал он, ни слуху ни духу…

— Петруша! — сказал тихо Егорушка. — Где мой батя? Где брат Вася?

Петруша замялся.

— Живы, — сказал он. — В деревню ушли. Обещали вернуться…

— Видишь, Егор, — сказал Ерменев. — Стало быть, ты не сирота.

Сумароков нахмурился:

— Ему и у меня неплохо. Не так ли?

— Мне здесь хорошо!

— А теперь простись с гостями и ступай к себе! Спать пора!

Пристукнув каблучками, мальчик пошел к дверям.

Сумароков, как бы заглаживая недавнюю вспышку, обратился к Ерменеву:

— А ты, сударь, верно о театре нашем позабыл?

— Помню! — ответил художник. — И от слов моих тогдашних не отрекаюсь.

— Вот это славно! — Сумароков дружески потрепал его по плечу. — Я уже с этими господами потолковал. Они согласны к нам перейти, скучно им в казенном театре.

— Истинно так! — откликнулся один из актеров.

— Только позовите — на крыльях прилетим, — поддержал другой.

— Знаю! — сказал Александр Петрович. — Труппу соберем отменную. Я еще одну артистку привез… Скоро вам покажу — не нахвалитесь! Истинный талант и собой хороша!

— Дуняша? — спросил Ерменев, слегка побледнев.

— Она! Я особую горницу ей отвел, словно барышне. И отцу ее, Кузьме, дозволил в Москву переселиться, на оброк. Мужик честный, почтительный, не чета разбойникам да смутьянам. Отчего ж такому не оказать милость? Пускай близ дочери живет, пускай торгует — мне не жаль!

Сумароков снова заговорил о своей театральной затее:

— Денег немного уже добыл, хватит для начала. Потом можно еще взять взаймы. Есть у меня на примете один барин. Богач, благотворитель! Деньгами так и сорит.

— Это кто же, позвольте осведомиться? — поинтересовался Аблесимов.

— Демидов Прокопий. Неужто не знаешь? Воспитательный дом создал. Приюты всякие… Университету кучу денег отвалил…

— Как не знать Прокопия Акинфиевича, — сказал Аблесимов. — Он точно, благотворитель. Однако человек непостоянный, взбалмошный. Чудит! И порой весьма зло.

— С Сумароковым не почудишь, братец! — горделиво произнес Александр Петрович. — Никому не советую!

Побеседовав с часок, гости стали прощаться.

— А ты куда? — спросил Сумароков Ерменева. — Разве не останешься у меня?

— Благодарствуйте, Александр Петрович! Поселился я у одного моего знакомца. Пожалуй, обидится, ежели я его покину.

— Кто таков?

— Господин Каржавин. Служит в кремлевской экспедиции.

— Приказный? — Сумароков брезгливо поморщился.

— Нет, по архитектурной части. А прежде был учителем французского языка в семинарии. Путешествовал за границей, в парижском лицее обучался. Человек умный, просвещенный, собеседник приятный.

— Не слыхал! — холодно сказал Сумароков. — Что ж, не смею задерживать, покойной ночи!.. Да, вот что: на будущей неделе хочу театральным ценителям показать Дуняшино уменье. Так ты, коли не скучно, приходи! Только без твоего приятеля… Я, сударь, новых знакомств не ищу…

Ерменев пошел вдвоем с Петрушей Страховым.

— Значит, ты Егорушку давно знаешь? — расспрашивал художник. — Вот не предполагал.

Он рассказал, как они нашли малыша, сбитого лошадьми, как провели лето в Сивцове.

— Это правда, что родные Егорушки живы? — спросил Ерменев. — Или ты просто утешить хотел?

— Правда… Мать померла, а отец с братом живы. Они… — Петруша оглянулся. Улица была пустынна. — Обещайте, что никому не скажете!

— Обещаю!

— Отец его — бунтовщик! У нас прятался, потом ушел совсем. А братца его, Ваську, вы однажды видели.

— Я?..

— Ну да! Помните, на Красной площади?

— Вон оно что!..

Ерменев вдруг ясно представил себе драный, с чужого плеча зипун на маленькой фигурке, засохшую грязь на босых пятках, злой огонек в глазах.

— Высекли его тогда и отпустили, — продолжал Петруша. — Пришел к нам, переночевал — и след простыл… Верно, отправился отца искать.

— Жестоко иной раз судьба над людьми шутит! — задумчиво сказал Ерменев. — Брата батогами потчуют, отцу приготовлена то ли каторга, то ли виселица, а малыш произносит хвалебную оду Орлову с Еропкиным. «Войди с веселием покой, войди в российские границы!..» — повторил он запомнившийся стих. — Такого ни в одной трагедии еще не придумано…

Качель взлетала все выше. Дуняша крепко уцепилась за веревки. Щеки ее пылали, прядь волос выбилась из-под цветастого платка.

— Ой, дух захватило! — крикнула она наконец.

Ерменев, смеясь, понемногу замедлял полет качели.

— Напугалась? — Он помог девушке спрыгнуть на землю.

— Нисколечко! Только голова чуточку вскружилась.

— Ну пойдем погуляем!

День стоял ясный, теплый. Солнце уже близилось к закату. Это было первое после долгого перерыва гулянье под Новинским.

Посреди поля высился шатер, похожий на огромный колокол; на его вершине развевался пестрый флажок. У шатра толпился народ. Сидельцы, зачерпывая из бочонков длинными ложками — крючками — водку, подавали ее посетителям. По сторонам шатра раскинулись палатки поменьше, крытые рогожей и лубком. На прилавках стояли жбаны с брагой, подносы с пряниками, яблоками, орехами.

— А ну, кому сбитенька имбирного! — выкрикивали зазывалы. — Подходи, народ православный!

— Барин хороший! — обратился один к Ерменеву. — Угости свою красавицу!