Евгений Штейнберг - Утренняя звезда

— Согласен! — сказал Баженов. — Но, увы, истощился его «Кошелек». Пришел ему конец!

— Вот те и на! — воскликнул Александр Петрович. — Что же случилось?

— После «Трутня» и «Живописца» Новиков потерпел убытки. Средств на новый журнал не хватило. Тут подоспел Козицкий, предложил помощь. Сам понимаешь: ведь Козицкий не от себя.

— Знаю! Государыня!..

— Разумеется… Маневр хитрый! Дескать, денег дадим, если согласен выпускать журнал благонамеренный, без дерзостей, без насмешек над властью!

— Что ж Новиков?

— Согласился, но обещания не сдержал. Нет-нет, да и уколет, и пребольно! Конечно, в верхах снова неудовольствие, досада…

Сумароков понурил голову.

— Вот она, участь российского сочинителя! — сказал он мрачно. — Вздумаешь честен быть, в порошок сотрут, пойдешь на сделку с совестью, тоже путного не выйдет… Легче бы вовсе без совести, да куда ее денешь, треклятую!

Он заметно охмелел. Руки и голова его тряслись, язык заплетался. Баженов встал:

— Пожалуй, мне пора! Надобно еще главнокомандующего посетить. Прощай, любезный Александр Петрович. Долго ли в Москве пробуду — не знаю, но с тобой мы еще повидаемся.

— Что ж, поезжай с богом! — Сумароков с трудом поднялся с кресла.

— А к Демидову отправлюсь завтра же, — сказал архитектор. — Ты не сомневайся: все уладится.

У Дударевых ужинали. Ели теперь уж не по-деревенски. Однажды Кузьма принес в дом тарелки, блюда, вилки, ножи и приказал Марье накрыть стол скатертью и каждому ставить отдельный прибор.

— Мы хотя и не благородные и не купцы, однако лучше вверх глядеть, нежели вниз! — объяснил он.

— Крепостные мы! — робко молвила Марья.

— Покуда крепостные. А что после будет, то одному господу видно. Дуняшке же надо привыкать по-благородному.

Сегодня хозяин был в приятном расположении духа. Подсчет прихода и расхода за прошлый месяц показал значительную прибыль. Торговля шла бойко: в дударевской лавке покупали скобяной товар владельцы баржей и баркасов, ремесленники, мелкие домовладельцы. Кроме того, Кузьма давал деньги в рост. Процент взимал умеренный, за горло не хватал, редко отказывал в отсрочке, если человек внушал доверие. Тем не менее ссуды приносили немалый барыш.

— Ну, сударь, каково живется? — обратился Кузьма к мальчику.

Он всегда разговаривал с Егорушкой шутливо, но с некоторым оттенком почтительности: как-никак, малыш был барским воспитанником.

— Живется хорошо! — ответил Егор, жуя пирог и болтая ногами под столом.

— Еще бы! Дом большой, сад красивый. Не то, что у нас.

— У вас тоже ладно! — сказал Егорушка. — Река, лодки… Рыбу можно удить.

— Это так! — согласился хозяин. — Однако тесно. Все же лучше, чем в деревне… Помнишь, как ты к нам в гости приходил?

— Помню, — ответил мальчик и добавил: — А дядя Ваня в чужие края уехал.

— Вон как! — удивился Дударев. — Куда же?

Мальчик пожал плечами и поглядел на Дуняшу.

— В Париж! — сказала девушка, не глядя на отца.

— Это у немцев, что ли?

— Во Франции, — сказала Дуняша.

Дударев усмехнулся. Ого! Француз простого мужика к себе не пустит. Вот она, наука, что делает…

После ужина Егорушку уложили спать. Марья принялась мыть посуду. Кузьма отправился потолковать к соседу, хозяину мучной лавки.

Дуняша вышла из дому. Солнце село недавно, облака за рекой еще розовели, а на другом краю неба, над кровлями, уже стояла огромная медная луна. Девушка дошла до того места, где когда-то лежала опрокинутая лодка, и присела на камешек. Опять доносились всплески весел с реки, и на другом берегу мелькали огоньки.

«Господин Рауль! — вспомнилось ей. — Папаша — французский купец, матушка — арапская принцесса… Неужто во Франции живут такие? Да нет, чепуха, глупости!»

Ей хотелось представить себе Париж и французов. В воображении возникали замки с башнями, острые шпили соборов, аллеи парков, кавалеры и дамы, плывущие в танце, — все, что ей приходилось видеть на картинках в сумароковских книгах. Но это были неясные, разорванные видения, целой же картины не получалось…

Возвращаясь домой, Дуняша увидела у скобяной лавки двоих: мужчину с русой бородой и подростка. Они сидели на скамеечке, тихо разговаривая. Увидев девушку, оба замолкли.

Когда она вошла в дом, русобородый сказал:

— Пойдем, Вася! Что-то хозяева косятся.

— Ну и пускай! — сердито шепнул мальчик. — Лавка закрыта, каждый может посидеть.

— Каждый, да не мы с тобой! — возразил отец.

…Кузьма уже вернулся и собирался ложиться спать.

— Батюшка, — сказала Дуня, войдя в горницу, — там какие-то двое сидят. Бродяги, что ли?

— Да, да! — озабоченно откликнулся отец. — Я уже который раз примечаю… Не ровен час — ограбят! Надобно будочнику сказать.

Русобородый стоял у стены, руки и ноги его были закованы в кандалы.

— Как звать?

— Хлебников, Иван Петров.

Прапорщик Городчаков строго переспросил:

— Так ли?

Арестант угрюмо сказал:

— Хлебниковы мы!

— Здешний?

— Никак нет. Казанский… Деревня Мурино…

— В Москву зачем пожаловал?

— А затем, что в наших краях смутно и голодно.

— Где в Москве проживал?

— У разных… Кто за плату приютит, кто по доброте.

— Семейный?

— Была баба, да померла, ваше благородие. Детей бог не послал.

— А мальчонка, что с тобой разгуливал? Куда девался?

— Это какой же?

— Ты дурачком не прикидывайся! Люди видели!

— А! Верно!.. Пристал ко мне сиротка.

— Послушай! — гаркнул прапорщик. — Я из тебя правду выколочу!

— Воля ваша! — тихо сказал арестант.

— Кто тебя в Москву послал?

— Никто, ваше благородие.

— Врешь, сукин сын! — загремел офицер. — А письма воровские кто подбрасывал? Кто Емельку злодея расхваливал? Мне все известно.

— Ежели известно, то и допытываться незачем! — сказал арестант.

Прапорщик поднялся из-за стола, не спеша подошел к нему и, размахнувшись, ткнул его кулаком в переносицу. Городчаков был мал ростом, кривоног, но кулачищи у него были огромные. Арестант пошатнулся, звеня цепями, из носу потекла струйка крови.

— Это для начала! — сказал офицер.

Арестант молчал.

Прапорщик пошел обратно к столу, тряхнул колокольчик.

— Зови людей! — приказал он вошедшему солдату. — По одному.

Ввели Дударева. Он снял шапку, поклонился в пояс. Прапорщик спросил об имени, месте жительства, занятиях.

— Дударев Кузьма! — ответил тот. — Бригадира Сумарокова крепостной человек. Проживаю в Москве на оброке, с его, барского, дозволения.

— Знаешь его? — указал офицер на арестанта.

— Видал! — ответил Дударев. — Летом, что ни вечер, повадился он с каким-то мальчонкой у нашей лавки сколачиваться.

— А прежде был он тебе знаком?