Евгений Штейнберг - Утренняя звезда

Егор подошел к арестанту. Больной лежал на тюфяке, набитом сеном; вместо одеяла арестантская дерюга. Глаза его закрыты, губы запеклись… Егор отвернул покрывало, осторожно приподнял рубашку. Вся спина была сплошной раной.

— Когда была экзекуция? — спросил Егор фельдфебеля.

— Третьего дня.

— Зачем же сразу не позвали? Ведь перевязать надобно. Гляди, что с человеком сделали.

— Вчерась не мое было дежурство, — пожал плечами фельдфебель.

— Вели принести теплой воды! — попросил Аникин.

Он раскрыл баул, вынул марлю и пинцет.

Солдат принес ведро с водой. Егор принялся обмывать раны. Больной застонал и проснулся. Аникин поглядел на него: один глаз вытек, ноздри вырваны, на лбу и щеках глубокие шрамы, щеки в оспинах…

— Пить! — прохрипел больной.

Егор зачерпнул железной кружкой воду, поднес к губам. Кривой с трудом сделал глоток и откинулся.

— Лекарь? — спросил он горячим шепотом. — Видал, как отделали?

— Ничего, ничего! — тоже шепотом сказал Егор. — Полечим тебя. Пройдет!

— Ничего? — просипел кривой. — Сволочь ты! Гадина… Тебя бы так! Ступай отсюда!

— Успокойся, дружок! — мягко сказал Егор. — Скоро полегче будет…

Больной опять приподнялся, единственный его глаз горел злобой.

— Уходи! — выкрикнул он и плюнул Егору в лицо.

Егор вытер лицо, позвал фельдфебеля и попросил подержать больного. Затем он осторожно обмыл израненную спину, перевязал марлей, смазанной маслом, влил сквозь стиснутые зубы немного успокоительной настойки.

— Завтра опять приду! — сказал он фельдфебелю. — А ежели худо станет, сегодня же пришлите за мной! Вот лекарство, к вечеру дай испить и поутру опять… Да прошу: будь с ним подобрее. Собаку и ту жаль, а ведь это человек. Разве с тобой не может такое случиться?

— Случалось! — ответил фельдфебель. — Всего попробовал: и каши березовой, и плетей, и палок. Уж так оно заведено! Начальство нас порет, мы — солдатиков, солдаты — арестантов! Для порядка, значит. Да уж ладно, не сумлевайся: не обижу хворого. Только все равно, не жилец он…

Егор собрал инструменты и вышел во двор. Навстречу бежал солдат.

— Господин лекарь! — крикнул он. — Тебя к коменданту требуют.

Комендантом здесь состоял старый знакомый Аникина — Павел Федорович Фильцов.

После усмирения пугачевского восстания Фильцов вышел в унтер-офицеры и был переведен в дворцовую охрану. Он и там проявил себя образцовым служакой; к тому же, императрица любила видеть в караулах таких пригожих, статных молодцов. Прослужив здесь двенадцать лет, Павел Фильцов был произведен в прапорщики. Для солдата из простых мужиков это было редким счастьем. Спустя два года Фильцов получил теплое, выгодное местечко: его назначили комендантом дальнего сибирского острога, поручив ему также надзор над ссыльными поселенцами соседнего округа.

Едва ли Егор сам бы узнал Фильцова: в последний раз он видел его восемнадцать лет назад — в день казни Емельяна Пугачева. Напомнила ему Дуняша. Ей еще прежде приходилось по делам встречаться с комендантом: каторжные работали на государственном руднике, который она сняла в аренду. Фильцов был туповат, но хитер и деловит: он сразу смекнул, что не следует заговаривать о прошлом с этой богатой и влиятельной московской купчихой. Полежаева тоже не подавала виду, что узнала бывшего своего жениха. Она держалась холодно, высокомерно, а если нужна была от коменданта какая-нибудь услуга, щедро расплачивалась.

— Когда была экзекуция? — спросил Егор фельдфебеля.

Приехав на рудник вскоре после прибытия Егора, Полежаева пригласила к себе Фильцова.

— Под надзором вашим, господин камендант, будет находиться новый поселенец, — сказала она. — Его зовут Егор Аникин. Возможно, вы помните его: когда-то, еще малышом, он жил в усадьбе у Сумарокова. Вы тогда как раз уходили на военную службу…

Это было первое, косвенное напоминание о прошлом.

Капитан приосанился. Он несколько обрюзг и располнел, но все еще был красив и статен.

— Как же-с! — ответил он с игривой улыбкой. — Коли уж угодно вам напомнить, то позволю себе заметить, что и других обстоятельств также не позабыл…

— А это уж лишнее! — холодно сказала Полежаева.

— Как угодно-с! — поклонился капитан, и лицо его приняло обычное официальное выражение.

Полежаева открыла ящик стола, вынула четыре ассигнации по двадцать пять рублей, вложила их в конверт и протянула коменданту. Тот небрежно сунул конверт за пазуху мундира.

— Не извольте тревожиться, сударыня! — сказал Фильцов. — Господину Аникину никаких стеснений чиниться не будет. Ежели, конечно, с их стороны не случится нарушений установленных правил.

— Благодарю! — Дуняша сухо кивнула головой и снова склонилась к своим бумагам.

— Желаю здравствовать! — Фильцов повернулся на каблуках и пошел к двери.

Обещание он выполнил. Егор ни разу не имел повода жаловаться на придирки, которыми здешнее начальство обычно изводило ссыльных. Частенько его вызывали в комендатуру, но только как врача. Фильцов весьма заботился о своем здоровье. При малейшем недомогании он ложился в постель, заставлял жену сидеть при нем безотлучно и посылал за лекарем.

…В небольшом дворе комендантского дома двое каторжных пилили дрова, двое других кололи толстые поленья и складывали их в сарай. Аникин поднялся на крылечко. Дверь открыл денщик и повел его в спальню. Госпожа Фильцова, рыхлая, словно налитая водой женщина, сидела у изголовья кровати и кормила больного из ложечки.

— Что с вами, сударь? — осведомился Егор.

— Худо, братец! Совсем худо!.. — Капитан издал протяжный стон. — Грудь заложило, колет иголками… Здесь вот!.. И здесь! В голове жар — мочи нет. Ох, смерть моя пришла!..

Егор внимательно осмотрел и выслушал больного.

— Успокойтесь, господин капитан! — объявил он. — Ничего опасного!

— Да что ты! — радостно воскликнул Фильцов. — Хорошо, коли так…

Вдруг он сильно закашлялся и, с трудом отхаркнувшись, смачно сплюнул на пол.

— А это что? Слыхал? — На лице его опять появилось выражение тревоги. — Уж не чахотка ли?

— Какая там чахотка! — пожал плечами Егор. — Обыкновенная простуда. Поставлю шпанскую мушку, отвару полезного попьете. Полежать нужно денька два. Вот и все!

— Ну спасибо тебе, Аникин! — молвил капитан умильно. — Может, водки выпьешь? Поднеси-ка ему, Варвара!

— Нет, нет! Не пью водки! — отмахнулся Егор. — Но вот что должен сказать, сударь. Уж не обижайтесь! Как могли вы назначить двести розог пожилому, истощенному человеку?

Фильцов нахмурился:

— Сие к тебе не относится.