Вадим Каргалов - Юрий Долгорукий

Громко отпраздновали новгородцы победу, славили своего князя-воителя; неделю продолжались почестные пиры и скоморошьи забавы.

Ещё с неделю вползали в городские ворота скорбные обозы. На телегах, на волокушах везли раненых и больных новгородцев. Кое-кто и пешком прибредал, опираясь на плечи товарищей. Но мало кто обращал на них внимание среди общего ликования, разве что родные. Не убитые, чай! Даст Бог, оздоровеют!

Спустя малое время из Новгорода - ещё одна новость, для князя Юрия тоже неутешительная. По примеру отца своего Мстислава князь Всеволод тоже женился в Новгороде, взял за себя Веру, дщерь новгородского тысяцкого.

Выходило, что властные новгородские мужи теперь князю Мстиславу Владимировичу сродственники - для посадника он зять, а для тысяцкого - тесть. По-семейному управляют теперь городом.

Кроме самого Мономаха, кто мог подобное придумать? Уплывала новгородская ладья от ростовского берега, и не понимала новгородская господа, что не к спокойной гавани выруливают их ладью кормчие, а в бурные волны межкняжеского соперничества. Это при Мономахе с виду тишь да гладь, а когда помрёт? Не придётся ли снова вспоминать о ростовском надёжном береге?

В Суздале, где теперь постоянно обитал Юрий, с отчуждением Новгорода примирились. Однако воеводе Непейце Семёновичу было приказано держать на заставе против устья Медведицы не менее полутысячи ратников и поторопиться с завершением градного строения, чтобы крепкий град противостоял Новгороду и Смоленску, нынешним владениям Мстиславичей. Не для войны было поставлено войско, а так, на всякий случай, чтобы соседи опасались. А самим сидеть в граде смирно, не задираться ни с новгородцами, ни со смолянами. Воеводой в град назначили Ивана Клыгина, самого боевитого и удачливого из молодых ратных мужей.

Какие наказы были даны Ивану Клыгину, знали только боярин Василий да сам князь. А в Ярославль послали грамотку, чтобы не распускали судовую рать, но держали в готовности и тотчас выступали, если воевода Иван Клыгин позовёт, не дожидаясь княжеского приказа.

О новгородских неустроениях больше в Суздале не говорили, будто вырубили из памяти. Только духовник Савва как объявил сразу, что новгородские шатанья не от Божьего благословения, но от диавольского внушения проистекают, так и остался непримиримым: неоднократно предрекал громогласно:

- Покарает Господь новгородские власти за греховные замыслы и деяния их. Увидите сами, люди...

Провидцем оказался отец Савва. В последующие годы обрушивались на Новгород разные напасти, не людьми замысленные, но силами небесными.

В лето шесть тысяч шестьсот тридцать третье [100] 1125 г. была в Новгороде великая буря с градом, подрала кровли на хоромах и церквах, а скотину загнала в Волхов. Истопли многие скоты, лишь немногих изымали люди из воды живыми. Будто пастухи невидимые, неземные гнали скотину на погибель, и ужасались люди непонятному.

В лето шесть тысяч шестьсот тридцать пятое [101] 1127 г. , в осени напала такая великая саранча, что четыре дня повсюду, как туман, стояла и, всю землю покрыв, хлеба в полях и леса объела. Тем же летом бысть вода велика в Волхове, а мороз побил ярь всю и озимые, и был голод всю зиму, ржи осмина по полугривне.

Лето шесть тысяч шестьсот тридцать шестое [102] 1128 г. карами небесными было отмечено особо: на всю Русь обрушился гнев Божий. Случилось великое разлитие рек, дома с берегов и жито с полей водой унесло, потому что с зимы великие снеги лежали до месяца мая и стаяли разом. А летом все жита в цвету морозом побило, отчего учинился глад великий, покупали люди осмину ржи по полугривне, а то и дороже, отчего множество народу померло.

Туга и беда на всех, прости, Господи!

Тяжко было людям на Руси, а новгородцам и того тяжче. Целую гривну за осмину ржи отдавали на торгу, у кого ещё находилось серебро. Ели новгородцы конину, лист липовый, кору берёзовую, мешаючи с соломой, лесной мох. Мертвецы лежали на улицах, и никто не подбирал их. Власти растрясли всю новгородскую городскую казну наймитам, чтобы мёртвых из града вон вывозили и земле предавали, ибо от смрада нельзя было людям из своих домов выходить. Родители детей своих задаром отдавали иноземным гостям, чтобы спасти от неминуемой голодной смерти, а иные новгородцы разошлись по разным странам. К тому же снова была великая вода в Волхове, много хором порушила и брёвна домовые унесла в озеро Ильмень.

Завид Дмитриевич, приявший посадничество по кончине отца, сам в том же злосчастном году помер.

- Божья кара за грехи наши! Терпите, люди! - вещал с амвона священник Савва и не забывал каждый раз добавлять, что корень-то несчастья из Новгорода произрастает...

Но всё это будет после, а в лето шесть тысяч шестьсот тридцать третье [103] 1125 г. Русь замятежилась от кончины великого князя Владимира Всеволодовича Мономаха.

Знали ведь многие люди, что старый князь давно недомогает, сам в походы не ходит, в Киев наезжает редко — больше отлёживается в своём загородном дворце у реки Альты, где и церковь собственным иждивением и трудами построил и богато украсил, но всё равно кончина великого князя показалась ошеломляющей неожиданностью. Рухнул столп, на котором покоился державный порядок, и замерла Русь в тревожном ожидании.

Скончался Владимир Всеволодович Мономах во дворце на Альте, возле любезной ему новой церкви, которую строил торопливо, будто предчувствовал смерть свою.

Случилось это в девятнадцатый день весеннего месяца мая.

Май считали на Руси несчастливым, неверным месяцем. Пословицы даже сложили:

«Май обманет, в лес уйдёт».

«Май теплом поманит, да морозцем обдаст».

«Ай, ай, месяц май, не холоден, так голоден».

«В мае родиться - весь век промаяться».

«В мае жениться - весь век промаяться».

Считалось, что в мае нельзя начинать никакого важного дела, а если, кто начинал и терпел неудачу, ему говорили с насмешливой укоризной:

- Захотел ты в мае добра!

Тут же не о жизни мизинного человека и не о семейном благополучии шла речь, но о судьбе Великой Державы.

Старики, кивая на обманчивый май, предрекали всяческие беды.

Но на этот раз май оказался благосклонным, смена власти прошла без княжеской замятии и народных мятежей. Князья дружно съехались на похороны великого мужа.

Юрий поспешал как только мог. С немногими гриднями-телохранителями и боярином Василием (престарелый тысяцкий Георгий Симонович не выдержал бы такой бешеной гонки!), меняя по дороге коней, гнали с рассвета до темноты, но всё равно припоздали - встретили скорбный поезд уже на дороге к Киеву.

По обычаю дубовую колоду с телом Мономаха везли на санях. Глубокие борозды оставались от полозьев на влажной весенней земле, а между бороздами, как бы отчёркнутые ими от остального мира, шли в чёрных траурных одеяниях сыновья покойного великого князя: Мстислав, Ярополк, Вячеслав, Андрей.