Александр Бармин - Уральские рудознатцы

Один из учеников взобрался на самую верхушку чакля и спустил оттуда отвес на шнуре.

— Восемь с половиной! — кричал он сверху. — А всех пятьдесят три! — И штейгер записывал в книжку: «пятьдесят три сажени».

— Смотри, — показывал, усердствуя, Чумпин и приложил свой нож к черному выступу. Нож повис.

— А если топор? — заинтересовались русские.

Принесли топор, попробовали. Прилип к выступу и топор.

Чумпин радовался, как ребенок. Какую гору он подарил русским! Нигде такой больше не найдется.

Внизу рудокопы уже начали копать ров. Звон лопат, стук кайла впервые разнесся по лесу.

Чумпин представил, как прислушиваются к этим звукам бобры на Кушве, и покачал головой. Зачем так шуметь? Теперь целую неделю звери вокруг горы будут настороже. Плохие охотники русские! Разве им не нужна дичь?

Десять дней проработали разведчики на железной горе. За это время Куроедов-ойка записал в книжку все породы деревьев, какие нашел поблизости, ученики измерили гору, а рудокопы пробили крестообразно два глубоких рва вдоль и поперек горы и еще выкопали отдельно одну яму в шесть аршин глубины.

Кончив работу, русские стали собираться домой. А Куроедов-ойка позвал Чумпина и стал расспрашивать о дороге за хребет, на реку Чусовую. Манси назвал целый ряд имен речек: Яльпинг-я, Сяалин-я, Пассер-я…

— Постой, — сказал Куроедов, — а по-русски как эти «я» называются?

— Яльпинг-я — Святая река, русские зовут ее Баранчей.

— А что за Сяалин-я?

— Русские называют Серебряной рекой, она пала в Чусву-реку.

— Вот и поведешь меня, Степан, по Серебряной реке. Будем искать дорогу на Чусовую.

Очень просился с Куроедовым и Чумпиным итти Сунгуров. Чуть не со слезами умолял взять его. Чумпин бы непрочь от такого спутника. Но Куроедов отказал наотрез.

— Кто его знает, сколько там верст — может сто, а может и все двести. Месяц, не меньше, в лесу прожить придется. Обузой мне будешь. Не просись, парень.

Так и не взял. Обратно до Баранчи шли все вместе, а там русские, кроме Куроедова, сели на телеги и отправились на Тагил.

Куроедова Чумпин повел в трудное путешествие через хребет.

Теснота в тюремной каморе. Двадцать колодников набито в маленькую каменную клетку. Один подле другого вплотную на полу сидят. Днем, в жару, дышать нечем.

Кадушку воды выпивают сразу — только принесет ее тюремный солдат. Потом долго бранятся, требуют еще воды. Между собой днем разговаривают мало. Какие разговоры, когда язык во рту, как шершавая деревяжка, а в висках бьют кувалды.

Но вечером, чуть дохнет через решетку оконца прохлада, колодники оживают, слышны говор и смех.

В каморе все потешались над молодым колодником Киршей Деревянным. Он первый раз в тюрьме, все ему ново. Взяли его в Шайтанке вместе с разбойником Юлой по доносу приказчика.

И Юла сидел в той же каморе — один из всех прикованный цепью к стене. Хоть и бесславно попался на этот раз разбойник, но над ним никто не смел подшутить. Помнили его прежние дерзкие побеги, завидовали его бесшабашности. Юла и теперь не унывал, хвалился, что скоро будет на воле.

Сноп лунного света проник через оконце, отпечатал на камнях стены резкую тень решетки. Колодники заговорили о разных волшебных способах побега. Начал кто-то с рассказа о колдуне, который свил из лунного света веревку и по ней ушел из башни. Другой знал историю еще лучше — как арестант нырнул в миску с водой, а вынырнул в соседней речке.

Заговорил Кирша Деревянный.

— Такие есть люди, — сказал он, — когда месяц в небе полный, на них такое находит: ночью встают, идут с закрытыми глазами, по жердочке через пропасть перейдут. Ежели дверь на запоре, сквозь щелочку пролезут, ничем их не удержать.

Колодники того и ждали. Загоготала вся камора.

— Вот бы тебе, Кирша, так!

— Давай, ребята, попробуем! Пихай его головой в щелочку!

Кирша волновался и сердился. Но чем больше выходил из себя Кирша, тем больше над ним издевались. Один кончал-другой подхватывал.

Потом все сразу надоело. Бросили Киршу, заставили колодника Дергача, недавно посаженного в камору, рассказывать, за что он сюда попал.

— Совсем безвинно, братцы, — начал Дергач. — То-то и обидно. Не тать я и не разбойник, не в обиду вам будь сказано, а уж сколько лет по подвалам да острогам маюсь. Подержат да выпустят. И теперь скоро выйду-верно говорю. Потому что вины за мной никакой нету. Ишь вот, левого уха нехватает, из-за того и страдаю. Не палач обкарнал — несчастье мое.

«Нижегородский я, государственный крестьянин. Здесь, в крепости, с самого начала работал на проволочной фабрике, проволоку волочил. Кто видал наш станок, так знает: проволока из дыры змеей вьется, знай подхватывай клещами да заправляй в другую дырку, поменьше. Наматывается проволока на барабан. Его водяное колесо крутит. Ну, бывают обрывы, тут не зевай — живо палец, а то нос обрежет. Беды много с ней бывало. Одному мастеровому дыханье перерезало, своей кровью захлебнулся. А мне вот ухо левое напрочь. После того страшно мне стало к станку подходить. Боюсь и боюсь. Попросился, чтоб отпустили домой. До самого генерала Геннина доходил. Все-таки отпустили. Попросил я такую бумагу, чтоб написано было, каким я способом уха лишился. И пошел в Нижегородскую губернию. Я ведь еще пимокат, везде работу найду. Так и шел. Струна с собой. Где у хозяйки овечья шерсть накоплена, там я и пимы катаю. Ладно. Бумага та мне шибко сгодилась: куда ни приду, видят уха нет, ночевать не пускают — спрашивают черный отпуск [7] Черный отпуск — свидетельство из тюрьмы «Если явится человек ухо резано, а письма о том, что из тюрьмы освобожден, нет, таких людей приводить к воеводам, к приказным людям и к губным старостам и держать в тюрьме». Ухо отрезалось у людей, уличенных в воровстве. . А это вот что…»

— Ладно, — перебил рассказчика Ивашка Солдат, — не учи ученого. Знаем без тебя, что за черный отпуск. Можешь дальше баять.

— Ну вот. Покажу я бумагу, приведут грамотного, — все и видят, что я не из тюрьмы. Так ладно все шло, да в одной деревне хозяйка добрая попалась. Постирала мне портки, а бумагу я забыл вынуть, и стало ничего на ней не видно. Я и такую показывал. Грамотных мало. Кругляшок на месте печати еще проглядывает — верили. А потом бумага совсем развалилась. Тут и началось: больше с колодниками ночую, чем по избам. Едва добрался до дому, чуть не каждый день хватают. Ну ничего, покажешь, как проволока по щеке прошла, на плече след выжгла, — подержат да выпустят. Бумагу новую просил в каждой тюрьме. Нет, не дают. Вот и сижу.