Александр Бармин - Уральские рудознатцы

Егор порадовался этому, — он был за Татищева. Еще бы! Весной в эту самую палату он пришел жалкий и насмерть запуганный, а теперь ходит, как равный, никого не боясь, вступая в разговоры.

У крыльца правления заводов Егор увидел на телеге шайтанского целовальника. Спросил, когда тот возвращается в Шайтанку, не подвезет ли его?

— Сегодня, часов в пять, — сказал целовальник. — А подвезти — отчего не подвезти. На дороге пошаливают, к дому поздновато доберемся, вдвоем-то веселей будет.

— Мне в Мельковку сбегать надо. Если малость опоздаю, подожди на базаре, — попросил Егор.

— Ладно. «Это ловко вышло, с целовальником, — думал Егор, шагая по городу. — Завтра бы пешком пришлось сорок верст отмахать, случайная подвода не всегда подвернется». Вспомнил, что обещал матери остаться до завтра. Защемило что-то. «Ну, она рада будет тоже, что не пешком!» На бастионе над крепостными воротами часовой подошел к колоколу, отбил три часа. Егор заторопился.

Маремьяна встретила его, как всегда просияв от радости — словно век не видала. Усадила к свету, чтоб ей видно было сына, а сама хлопотала у печки да у стола. Чему-то лукаво улыбалась. Какой большой вырос! За одно это лето как вытянулся. Вон уж губа верхняя потемнела. Похож на отца Егорушка, до чего похож!

— Похлебай кулаги, сынок, вкусная.

Поставила на стол миску. Егор брал полной ложкой клейкую коричневую кулагу и глотал торопливо. От нее пахло жженой хлебной коркой.

— Ночевать-то мама, видно, не придется. Подвода нашлась на Васильевский завод, сегодня идет.

— Да что ты, Егорушка! Как же, право? Неужто не останешься?

Подсела на лавку. Руки у нее опустились.

— И пирога не поешь завтра? Для кого же я его печь стану? Не знала, Егорушка, что тебе так торопно.

— Завтра день праздничный, никаких подвод не найти. Пешком мне придется итти, — смущенно оправдывался Егор. — Целый день на дорогу надо положить. И опоздать нельзя, послезавтра работа есть с утра.

— A-а верно, верно, Егорушка. Когда надо, так надо. Что уж тут, вечером подвода твоя будет?

— Нет, скоро. Через час. Итти уж пора.

— Уж и итти! А у меня никаких подорожничков не приготовлено.

— Мама! Какие подорожники! К вечеру в заводе буду.

— Все-таки. Хоть грибы-то возьми — они уж отвареные и подсоленые. Может, кулаги в горшочке возьмешь?

Егор представил себе, как он с горшком в руках трясется на телеге, и засмеялся.

— Не надо, мама, ничего не надо.

Но от забот Маремьяны было не так-то легко избавиться. Она сбегала в огород, принесла желтых огурцов, из чулана добыла связку «ремков» — вяленой рыбы, нарезанной полосками, еще что-то увязывала, наливала, завертывала.

А напоследок Маремьяна принялась сморкаться. У Егора комок в горле задвигался.

Он посопел и сказал:

— Не поеду я сегодня, вот что!

Маремьяна обрадовалась очень, но пробовала возражать.

— Кому-то ведь обещался, сынок. Ждать будут. И пешком тоже такую даль шлепать…

— Пешком ничего. Невидаль какая: тридцать с чем-то верст. Рудоискателем буду, — все пешком по горам. А ждет там знаешь кто? Васильевский целовальник. Он нашим мастеровым всегда гнилую муку выдает. Не любят его шибко, то и боится один ехать. Пусть его ждет, так и надо. Я тебе мама, расскажу, что у нас после шипишного бунта было, страсть какая…

На месяц собирался лесничий Куроедов в горы, а проходил полтора.

Медленно двигались они с Чумпиным: надо было тщательно проверять направление по компасу, делать затесы на деревьях, измерять расстояния, много раз возвращаться в одно место, чтобы найти самый прямой, самый удобный путь. Когда-нибудь по их следам пройдет дорога, а по дороге потянутся груженные железом возы. Приходилось избегать слишком крутых подъемов и таких низин, через которые нельзя положить елани.

Не раз встречались они лицом к лицу со зверями, вброд и вплавь перебирались через извилистую Серебрянку, питались тем, что убивали стрелы охотника и длинноствольная фузея лесничего.

Наконец, вывел его Чумпин на крутой берег Чусовой к паулю оседлых манси.

Для верности лесничий, отдохнув три дня, снова отправился тем же путем обратно. К концу августа пришли они на Баранчу.

— Я тобой доволен, — сказал лесничий Чумпину. — Надо рассчитаться. Вот тебе два рубля.

Высыпал кучку монет в протянутую руку охотника.

— Чего перебираешь? Ведь не умеешь считать!

Чумпин поднял голову. Губы его дрожали, в глазах блестели слезы.

— Мосса, ойка!..

— Мало? Куда тебе деньги?

— Ын, ойка! Еще!

Куроедов поворчал, но достал кошель, выбрал еще два полуполтинника с изображением двуглавого орла и цепи вокруг, добавил маленьких серебряных копеек.

— На. Больше не проси, я с собой в леса мешков с деньгами не таскаю.

Чумпин встряхнул в горсти свои деньги. Ой, мало, — только-только Чохрыньойке долг вернуть, а уж о покупке собаки и думать нечего. И это за все — и за железную гору, и за то, что к Чусве-реке ходил? «Больше не проси, — сказал…»

Чумпин ушел в лес, прижался к стволу ели, чтобы его никто не видел, и долго, всхлипывая, плакал.

Деньги отнесены и положены в серебряную чашу перед идолом. На обратном пути, уже пройдя священный кедровник, Чумпин снял лук и выстрелил в белку, — их много прыгало по ветвям и по земле.

Белка мягко шлепнулась наземь, а стрела отскочила в кусты рябины. Охотник подобрал зверька и стал искать стрелу. Русскому, наверно, никогда и не найти бы ее в густых зарослях, а манси прямо к ней пришел, отогнул ветки с тяжелыми кистями желто-красных ягод и взял стрелу.

Развел костерок. Из белки вырезал желудок, полный кедровых орехов, продел его на палочку и стал поджаривать, поворачивая над огнем.

Потом сидел, отдыхая. Печально глядел на недалекий кедровник, ни о чем как будто и не думал, а глаза отмечали все признаки конца лета, все охотничьи приметы.

Вот проплыла в воздухе длинная паутина. Вот желтый лист свалился с березы прямо на руку. Маленький зверек койсер, с пятью черными полосками вдоль спины, прыгал в траве, посвистывал, как птица. Другой такой же нес в раздутых щеках кедровые орехи к норке. Так, значит — на зиму запасает. Вот высыпал их у норки: просушить на солнце, прежде чем убрать в кладовую. Третий койсер сушил около своей норы кучки брусники — у этого орехов, верно, уж полный запас. Если бы не так далеко от пауля, можно бы разрыть его нору — до полупуда в одной бывает самых отборных орехов. А зверек себе еще успеет набрать.

Много койсеров видно сразу. И белок много. Это предсказывает обильный соболиный промысел в начале зимы. Только бы зима наступила покруче и с ранними снегопадами. Нынче опять без собаки промышлять, трудно будет. Ту зиму искал белку по шелухе на снегу. В ясную погоду — на слух. Даже манил белок голосом: црк, црк! Ничего, откликались. Ну-ка, сейчас попробовать…