Олег Слободчиков - Первопроходцы

— А мне Господь совесть разбудил! — плакал Бугор. — Сколько кровушки пролил? Сколько боли людям и зверям сделал? За что?

— На то их Бог создал, чтобы нас питать! — с кряхтеньем проворчал Никита, склонился, вытащил из-под ноги заморный клык, по виду четвертинный в пуд.

— Я прежде тоже так думал, — разглядывая найденную кость в посиневших руках товарища, продолжал жаловаться Бугор. — А нынче, после потопа, вспомню безголовых моржей — душа болит. Этот год ты меня на коргу не посылай, лучше избы рубить буду.

— Мы тем моржам кишки выпускали, — оправдался слушавший его жалобы Дежнев. — Что не собрали анаулы или ходынцы, то заберут коряки и чукчи.

— Моя кость! — закричал Селиверстов с берега.

Дежнев, Семенов и Бугор, бродившие в воде, обернулись. Они стояли на уровне его изб.

— Не могли твои кости поперек течения в реку сползти! — скаля щербатые зубы в бороде, съязвил Бугор. — Поди, не лягушки!

— Избы мои, и кости против них мои! — скандально закричал Селиверстов.

— Ну его! — отмахнулся Дежнев. — Выходи на сухое.

Трое вышли из реки. Юша потянулся к клыку в руках Семенова.

— Вот тресну по башке, поймешь, могла ли твоя кость оказаться против твоей избы! — пригрозил Никита. Клык не отдал. Три казака скинули промокшие бахилы, босиком пошли к уцелевшему жилью.

— Совсем сдурел! — сдержанно ругался Никита.

После наводнения на стан Дежнева вернулся с повинной немногословный Евсей Павлов. Встал против Семейки, молча протянул батожок.

— Там больше несправедливого! — пробубнил, склонив голову. — Хлещи, чего уж там!

Наказывать казака за давнее Дежнев с Семеновым не стали. От него узнали о челобитных, которые настрочил Юша и подписали верные ему люди. Никита пытался образумить Пашку Кокоулина с Митькой Васильевым, но его неловкая попытка поговорить с ними обернулась тем, что Селиверстов прибежал в казачью избу, размахивая написанной челобитной, в которой жаловался, что самовольные приказные подсылают своих людей, чтобы оправдаться в неотсылке казны. Сгоряча он зачитал и другой воеводский указ, по которому Дежнев обязан был выслать в Якутский острог всех беглых казаков.

— Прошлый раз ты читал, что мне с Евсеем и Юшкой Трофимовым велено служить Стадухину, — недоверчиво скривился Бугор.

— То был другой указ! — не смутился Селиверстов.

Казанец зашел со спины, посмотрел в грамоту через плечо.

— Верно! — сказал. — И тебя с Евсейкой требуют для сыска. — Только грамотка от воеводы Пушкина, за прошлые годы.

— Все равно, — тряхнул бородой Селиверстов. — Я вам указ доставил и зачитал, вы обязаны принять или ответить.

— Ответим! — решительно, без замешательства кивнул Дежнев, резко посуровев лицом. — Казанец отпишет, что я тех людей не отпустил и впредь не отправлю на сыск, хоть бы грозили кнутами.

— Иди отсюда подобру, пока не встряхнули! — пригрозил Бугор.

Селиверстов выскочил из казачьей избы, стал кричать на покрученников, собиравших разметанные избы и амбары. Велел им бросить насущную работу и смолить новый коч. Раздор усиливался. Митька Васильев и Пашка Кокоулин затребовали свои паи из уцелевших дежневских амбаров. При дележе ссора между ними и казаками обострилась. Двадцать пудов добытого взяла река, а они желали прежнего пая и не хотели слушать о переделе. После скандала, едва не дошедшего до драки, двое бывших товарищей забрали что им отдали и перенесли в свои избы.

— Юшка травит на нас! — с печалью качал головой Семен Дежнев.

— Травит! — поддакнул немногословный Евсей. — Нет врагов злей, чем из бывших друзей… Предавший редко винится, чаще оправдывается, обвиняя тех, кого предал.

— Знаем! — скрипнув зубами, согласился Семенов и обернулся к Дежневу.

— Однако нынешним летом ты на коргу не ходи, карауль добытое. По слухам, Юшка здесь останется: мало ли что удумает.

Река очистилась от весенней мути. Со дна были подняты последние клыки, которые удалось найти, с берегов собраны разметанные венцы изб и амбаров. Никита Семенов просмолил коч и спустил его на воду. Подходила пора плыть на летний промысел. Дежневцы соборно решили отправить на коргу одиннадцать казаков и промышленных людей, остальным — восстанавливать порушенное жилье и запасаться в зиму рыбой. Селиверстов спустил на воду новый коч и дежневкую коломенку. Как и предполагал Никита, по каким-то причинам сам остался в зимовье, назначив на промысел начальными людьми казака Павла Кокоулина и охочего Артема Осипова: одного на коч, другого на коломенку, но в подчинение к Павлу, чем вызвал обиду и недовольство верного ему человека. Они отправились в низовья не только без обычных торжеств и проводов, но ушли, когда дежневские люди спали. Никита Семенов, услышав шум, не поленился, поднялся, выглянул из двери и увидел их плывущими по реке. «Пройдоха!» — подумал о Юшке, но удивился, что казаки, Пашка с Митькой, пренебрегли плохой приметой. Узнав о том, Дежнев посмеялся:

— Нарвутся на чукчей или коряков, прибегут за помощью.

Коч Никиты Семенова вернулся перегруженный добытой костью. За ним тянулась селиверстовская коломенка. Возвращались они поздно, зимовейщики уже беспокоились. Заметив суда, Юша с облегчением перекрестился, велел своим людям бежать на помощь. Те пронеслись мимо усталых семеновских бурлаков, впряженных в бечевы, с лицами, изъеденными гнусом, с давленой кашей из комаров в бородах, на лбах и щеках. Сам Селиверстов шагал неспешно, заложив руки за спину. Проходя мимо дежневской ватажки, мимоходом спросил Никиту:

— Удачны ли промыслы?

— Слава Богу! — ответил тот с перекошенным лицом.

Большего сказать не успел. Селиверстов прибавил шагу, прошел мимо людей, ослабивших бурлацкие бечевы и как-то странно глядевших на него. Печальную новость сообщил ему Артем Осипов. Юша долго тряс головой, не в силах понять, что произошло. Потом сел на камни, обхватил голову руками и тихонько завыл.

За все годы на Анадыре это были самые удачные промыслы. Моржи рано выползли на берег. Пашка Кокоулин с Митькой Васильевым, с двенадцатью покрученниками добыли за месяц две сотни пудов моржовой кости. Коч был перегружен. Артему Осипову с его людьми везло меньше, они были не так проворны, но успели добыть больше ста пудов и добирали последнее. Груженые суда Никиты Семенова и Павла Кокоулина уже стояли на якорях, приготовленные к возвращению на станы. Артем Осипов сталкивал на воду и догружал коломенку. Вдруг Фома Пермяк завопил, указывая на маленькое темное облачко посреди чистого неба: «Тяни на берег! Крепи! Быть буре!» Семенов с недоумением окинул взглядом ясное небо, пожал плечами, но прислушался к совету бывальца. Пашка Кокоулин посмеялся над опасениями промышленного, вывел из-за отмели тяжело груженный коч и направился к устью Анадыря: он боялся сесть на мель при отливе. И тут при ясном небе завыл ветер, срывая песок и галечник с суши, картечью захлестал им людей.