Олег Слободчиков - Первопроходцы

— Что мелете! — вскипел Стадухин, понимая, что казаки недовольны только тем, что не дал купить вина. — Мы с Алазеи на Колыму без Семейки дошли при попутных ветрах, не зная пути.

Артюшка с Бориской не нашлись как возразить. Помолчав, один прогнусавил:

— Знаем, что у тебя вино есть.

Стадухин, задетый за живое, напрягся, вспоминая, что в земляке Дежневе сердило его? Не жаден, не завистлив, покладист…

— Вас пошлешь куда — три раза сбегаете, а он только кобылу запряжет. Облаешь — лыбится, будто дразнит, — проворчал, глядя на зарябившую от ветра воду. Про вино умолчал.

Они шли в виду берега. Красный солнечный блин присел по курсу судна, выкрасив гребни волн. Вместе со скрежещущим крошевом льда коч сносило к закату. Ничего не оставалось, как со спущенным парусом отдаться течению. Михей сменил на корме Афоню, гребцы прилегли отдохнуть, на судне стало тихо.

Стадухин долго смотрел на север, где розовели льды. Когда обернулся по курсу — возле мачты стоял медведь и как-то чудно глядел на него. Михей от удивления разинул рот, дернулся, чтобы перекреститься, — зверь стал скакать на месте, как тот, который не вернулся после купания при заломе. Вглядевшись пристальней, Стадухин заметил, что медведь как-то странно худ и неуклюж: шкура висит, как на жердине, и скачет не так прытко, как тот, и морда неживая. Зверь догадался, что уличен, встал на задние лапы и откинул мохнатую голову за плечи. Из прореза высунулось смеющееся лицо Чуны.

— Ты когда шкуру добыл и как утаил от Петрухи? — слегка заикаясь, спросил Михей. Не дождавшись ответа, мотнул головой: — Вот так да! Я думал — оборотень или водяной потешается.

Впереди открылся узкий проход между льдами и сушей, но Афоня упреждал, ближе чем на две версты к берегу не подходить.

— Что там мельтешит? — Стадухин указал шаману в сторону берега.

Тот долго всматривался, прикрывая лоб ладонью:

— Олени пьют. У них бывает нужда в морской воде.

— Мне тоже показалось, что олени, но стоят по лытки в версте от суши, а то и дальше.

— Мелкий берег. Опасный, — ответил из-за спины проснувшийся передовщик. — Иное суденышко выкинет, люди сутками бредут до сухого. Гиблое место! — Размашисто перекрестился и вытянул руку, указывая курс.

Стадухин опять промеривал глубины шестом, разглядывал разводья и заметил впереди темное пятно. Вскоре стало ясно, что какое-то суденышко идет под веслами.

— Видать, знак! — Афоня перекрестился и стал будить спутников, приказывая сесть за весла.

Пришлось отойти от ледового поля. Коч стало мотать волнами с борта на борт. От нудной качки гребцы зачертыхались. Стадухин тоже тихонько ругнулся. Уже был ясно виден струг в три пары весел. Они шевелились, как лапки жучка, упавшего на спину.

— Пройти мимо — Господа прогневить! — поддержал его передовщик, не отрывая глаз от приближавшегося суденышка. И проворчал: — Сдурели! На стружке льды обходить?

— Вдруг нужда какая? Или ветром унесло?

Передовщик пожал широкими плечами, казаки и промышленные стали подгребать к плывущим. С коча уже видно было, что люди на струге не терпят бедствие, но пробираются к Святому Носу вдоль кромки льдов.

— Да это же Ивашка Баранов с Гераськой Анкудиновым! — вскрикнул кто-то из промышленных.

Стадухин пробрался на нос судна, стал узнавать и других сидевших за веслами в струге. Все они были из отряда сына боярского Василия Власьего, посланного на Яну перед оймяконским походом. Струг подошел к борту коча.

— И откуда же вы, удальцы, плывете? — весело глядя на казаков, спросил Стадухин.

— С Янского зимовья! — небрежно ответил Герасим Анкудинов, поднимаясь на ноги. Иван Баранов угрюмо помалкивая, кивнул старому товарищу.

— А мы с Колымы-реки! — торжествуя, приосанился Михей.

— Слыхали! Туда и гребем! — зашумели в струге.

— На стружке, на Колыму? — язвительно хохотнул Артемка и с видом бывалого человека окинул шестивесельный струг презрительным взглядом. — Можно заживо отпеть, как покойников! Про Федьку Чурку слыхали?

— Слыхали!

— На том самом мысу, на Чуркином разбое, со слов Петрухи Новоселова, Андрейка Горелый разбил коч и кочмару в две мачты, едва жив сухим путем ушел на Индигирку.

— Он от нас узнал про Горелого! — с вызовом, сплюнул за борт Герасим Анкудинов. — Встретим попутный коч, пересядем! — Блеснул холодными глазами. — Нынче на Яну торговые и промышленные носа не кажут, все идут на Колыму!

Люди в струге сложили весла, встали, распрямились, придерживаясь за борт, в пояс поднялись над ним, разминали затекшие от долгого сидения ноги, но на судно не перешагивали.

— Так-то! — опять рассмеялся Михей. — Я вас звал на новые земли! Должиться боялись. Вот вам и государев подъем! — Он чувствовал себя победителем. От душевной раны, которой страдал много лет, отсыхала последняя короста.

— Однако нас сносит в обратную сторону! — резко дернул бородой Герасим Анкудинов.

Струг раз и другой ударило о борт коча, янские казаки сели и разобрали весла, показывая, что им некогда заниматься пустопорожними разговорами.

— Чьим наказом плывете? — торопливо спросил Стадухин, теряя напускную важность.

— Сносит! — оглядываясь на берег, согласился с товарищем Иван Баранов. Гребцы стали отталкиваться руками от борта. Никто не отвечал на вопрос. Подавшись вперед, Михей торопливо спросил:

— Петруха Новоселов сказывал, что воевода в гневе отозвал Власьева с Яны. Так ли?

— В тюрьме ему место! Казенных коней якутам продал, нас принуждал в нартах ходить гужом! — скаля зубы, со злым удальством откликнулся Анкудинов, резко оттолкнул корму, его гребцы взмахнули веслами.

— Кто сейчас на Яне? — торопливо крикнул Стадухин.

— А никого! — обернулся Герасим. — Ясачные разбежались, соболь выбит, делать там нечего. На Колыме государю послужим. Нынче все про нее говорят.

— Беглые, что ли?

Гребцы, налегая во всю силу, дружно захохотали в девять глоток.

— Удальцы! — восхищенно крикнул вслед Михей. — Спросят про вас на Лене, что сказать?

— Властью брошены, пошли самовольно на государевы дальние службы! — гаркнул Анкудинов и повернулся спиной к старому товарищу.

— Вот ведь! — уважительно пробормотал Стадухин. — Настоящие казаки: полны штаны достоинства — даже муки не попросили.

Ветер то терялся, стихая, то усиливался порывами и скручивал парус. Несколько раз его поднимали и снова спускали. Коч медленно, но упорно продвигался к янскому устью. После встречи с беглыми казаками и анкудиновского плевка на воду водяной дедушка сильно осерчал: стадухинский коч то пробивался сквозь ледовое крошево, не замеченное издали, то шел под парусом по открытой воде при недолгом попутном ветре. Но войти в устье Яны Афоня не смог. Гребцы тихо поругивали Гераську — явно навлекшего вынужденный голод и жажду. Шел редкий дождь, просекаясь колкими снежинкам, с левого борта виднелась тундра. Резкая мелководная волна швыряла коч, заваливая то на один, то на другой борт. По курсу в холодном тумане показалась такая же земля, что и с левого борта, с грязной водой мелководья. Она тянулась на север.